.. Во всяком случае, если верить фотографиям. Только там холмы
черные...
- Да, черные...
Арвид еще раз взглянул на далекие горы, и по его бесстрастному лицу скользнула
легкая, еле заметная усмешка. Его собеседник тоже усмехнулся, но уже широко и
беззаботно, и мотнул головой:
- И все-таки, Арвид, вы не правы. Карадаг - это не лакированная картинка.
Недаром гражданин Волошин не мог без него жить. А у покойного, я вам скажу, было
чутье...
Арвид наконец оглянулся и соизволил бросить беглый взгляд на Черную гору:
- Может быть... Вы с ним, с Волошиным, здесь познакомились?
Василий Ксенофонтович охотно кивнул и вновь улыбнулся, словно это воспоминание
доставило ему явное удовольствие.
- Именно здесь. Как раз десять лет назад. Я пришел к нему с тетрадкой стихов...
Так сказать, к мэтру.
- Сами писали?
Вопрос, явно не очень почтительный, заставил альбиноса возмущенно взмахнуть
рукой, но тон, которым он отреагировал, был совсем иным спокойным и
наставительным:
- Естественно, сам... Арвид, дорогой, такие, как Волошин, - это вам не одуревшие
от ненависти беглые врангелевцы. Поймите, это был интеллектуал, умница! С такими
можно работать только в полную силу! Я писал эти стихи два месяца. Он же должен
был мне поверить! Такие мастера чувствуют неискренность за версту!
- Тогда не понимаю, - крепыш чуть дернул щекой и недобро сощурился. - Чтоб
Волошин вам поверил, вы должны были писать слезливые триалеты по поводу погибшей
матушки-России, или что он там еще любил оплакивать?.. А вы говорите -
неискренность...
- Да нет же! - Василий Ксенофонтович даже привстал. От волнения акцент в его
речи стал более заметен, и даже вновь упавшее с плеч полотенце оставило
альбиноса равнодушным:
- Если бы я, дорогой Арвид, написал что-либо подобное, он бы понял! Нет, я писал
о том, во что верил, - иначе нам с ним говорить было бы не о чем!
- Интересно, о чем? О мировой коммуне? О Красной Армии?
- Да! Я верил в это! И он тоже мне поверил! Таким, как он, важно не содержание,
а искренность, поймите! Арвид, там, где вы бываете, вам еще придется беседовать
с такими, как Волошин. Не ошибитесь! Их не провести, это вам не генерал Тургул и
не атаман Семенов. Говорите только правду или молчите! Волошину понравились мои
стихи, он даже предложил кое-что отправить в какой-то журнал...
- Но это не входило в план операции, - вновь криво усмехнулся крепыш.
- Да, это не входило в план операции. Но главное - он мне поверил. А дальше все
было достаточно просто...
- Почему же его не взяли?
- Из оперативных соображений, - Василий Ксенофонтович наконец-то вспомнил об
упавшем полотенце и заботливо водрузил его на место:
- Сам он был, в общем, уже не опасен. А вот вокруг него увивались некоторые
весьма любопытные личности. Впрочем, проживи он еще годик, ему бы вспомнили кое-
что. Хотя бы стихи о крымской чистке...
Усмешка исчезла с лица Арвида, губы сжались в узкую полоску, он медленно покачал
головой:
- Да, помню... Но ведь он писал правду? Ведь это было?
- Было... - ответ прозвучал глухо, словно отдаленное эхо.
- Говорят, тогда погибло больше сотни тысяч... Поверили в амнистию... Или это
было нужно революции?
- Это было нужно революции... - вновь прозвучало негромкое эхо.
Разговор вновь прервался. Арвид по-прежнему смотрел на пологие склоны серых
холмов. Василий Ксенофонтович курил, то и дело бросая на своего молодого
собеседника короткий внимательный взгляд.
- Как вам японцы? - вопрос прозвучал неожиданно, но крепыш даже не стал
отвечать, ограничившись легким движением плеч, что должно было, вероятно,
означать что-то вроде "ничего особенного".