Да, это
здание и в самом деле когда-то было монастырской гостиницей. В таком угрюмом
обиталище сразу угасала бойкая игривость какого-нибудь светского повесы, еще
раньше, чем он входил к моему соседу; дом и его жилец были под стать друг другу
- совсем как скала и прилепившаяся к ней устрица. Единственным человеком, с
которым старик, как говорится, поддерживал отношения, был я. Он заглядывал ко
мне попросить огонька, взять книгу или газету для прочтения, разрешал мне по
вечерам заходить в его келью, и мы иной раз беседовали, если он бывал к этому
расположен. Такие знаки доверия были плодом четырехлетнего соседства и моего
примерного поведения, которое, по причине безденежья, во многом походило на
образ жизни этого старика. Были ли у него родные, друзья? Беден он был или
богат? Никто не мог бы ответить на эти вопросы. Я никогда не видел у него денег
в руках. Состояние его, если оно у него было, вероятно, хранилось в подвалах
банка. Он сам взыскивал по векселям и бегал для этого по всему Парижу на тонких,
сухопарых, как у оленя, ногах. Кстати сказать, однажды он пострадал за свою
чрезмерную осторожность. Случайно у него было при себе золото, и вдруг двойной
наполеондор каким-то образом выпал у него из жилетного кармана. Жилец, который
спускался вслед за стариком по лестнице, поднял монету и протянул ему.
- Это не моя! - воскликнул он, замахав рукой.- Золото! У меня? Да разве я
стал бы так жить, будь я богат!
По утрам он сам себе варил кофе на железной печурке, стоявшей в закопченном
углу камина; обед ему приносили из ресторации. Старуха-привратница в
установленный час приходила прибирать его комнату. А фамилия у него по воле
случая, который Стерн назвал бы предопределением, была весьма странная - Гобсек.
Позднее, когда он поручил мне вести его дела, я узнал, что ко времени моего с
ним знакомства ему уже было почти семьдесят шесть лет. Он родился в 1740 году, в
предместье Антверпена; мать у него была еврейка, отец - голландец, полное его
имя было Жан-Эстер ван Гобсек. Вы, конечно, помните, как занимало весь Париж
убийство женщины, прозванной "Прекрасная Голландка". Как-то в разговоре с моим
бывшим соседом я случайно упомянул об этом происшествии, и он сказал, не проявив
при этом ни малейшего интереса или хотя бы удивления:
- Это моя внучатая племянница.
Только эти слова и вызвала у него смерть его единственной наследницы, внучки
его сестры. На судебном разбирательстве я узнал, что Прекрасную Голландку звали
Сарра ван Гобсек. Когда я попросил Гобсека объяснить то удивительное
обстоятельство, что внучка его сестры носила его фамилию, он ответил, улыбаясь:
- В нашем роду женщины никогда не выходили замуж.
Этот странный человек ни разу не пожелал увидеть ни одной из представительниц
четырех женских поколений, составлявших его родню. Он ненавидел своих
наследников и даже мысли не допускал, что кто-либо завладеет его состоянием хотя
бы после его смерти. Мать пристроила его юнгой на корабль, и в десятилетнем
возрасте он отплыл в голландские владения Ост-Индии, где и скитался двадцать
лет. Морщины его
желтоватого лба хранили тайну страшных испытаний, внезапных ужасных событий,
неожиданных удач, романтических превратностей, безмерных радостей, голодных
дней, попранной любви, богатства, разорения и вновь нажитого богатства,
смертельных опасностей, когда жизнь, висевшую на волоске, спасали мгновенные и,
быть может, жестокие действия, оправданные необходимостью. Он знал господина де
Лалли, адмирала Симеза, господина де Кергаруэта и д'Эстена, байи де Сюфрена,
господина де Портандюэра, лорда Корнуэл-са, лорда Гастингса, отца Типпо-Саиба и
самого Типпо-Саиба.