– Можно у тебя кое-что спросить?
– Ну.
– «Ну» – так американцы отвечают. Британцы говорят «конечно, пожалуйста».
Она посмотрела на него так, будто спрашивала: «С чего это ты вдруг начал меня поправлять?»
– Конечно, пожалуйста, – повторила она.
– Помнишь, у меня не оказалось «резинки» и ты сказала: «Все нормально». Что ты имела в виду – на тот момент «нормально» или вообще?
– Вообще.
– Надо же, какая экономия – тебе известно, сколько стоит упаковка?
Зря он это ляпнул – даже сам понял. Господи, может, она пережила неудачный аборт, изнасилование, да мало ли что.
– Ты не можешь иметь детей?
– Да. Тебе это противно?
– Андреа, я тебя умоляю. – Он взял ее за руку. – У меня и так двое детей. Вопрос в другом – тебе-то как, ничего?
Она потупилась.
– Нет. Мне плохо. Мне – несчастье.
– Ну, мы могли бы... Не знаю, к врачу пойти, что ли. К специалисту. – Ему думалось, что здешние специалисты – не чета другим.
– Нет, не надо к специалисту. НЕ НАДО К СПЕЦИАЛИСТУ.
– Хорошо, не пойдем к специалисту.
А про себя подумал: усыновление? Мне, наверное, третьего не потянуть – я же алименты плачу.
Презервативы он больше не покупал. Подъезжал к ней с вопросами, стараясь проявлять максимальную деликатность. Но деликатность – это как флирт: особый дар. Нет, не так. Суть в другом: деликатность легко дается только тому, кого не колышет возможный ответ.
– Почему ты все время задаешь эти вопросы?
– Разве?
– По-моему, да.
– Я не хотел тебя обидеть.
На самом деле он не хотел, чтобы она заметила. И не хотел быть настырным. Но сдержаться тоже не мог. Когда они впервые остались наедине, ему даже нравилось, что он ничего о ней не знает: это придавало их отношениям какую-то особенность, свежесть, что ли. Со временем она узнала о нем все, а он о ней – ничего. Ну и пусть бы все шло своим чередом – что тут такого? Так ведь нет, тебе нужно все изгадить, нашептывала ему жена, бывшая. А он не мог смириться. Если полюбил – хочется узнать все. Хорошее, плохое, все подряд. Никто не собирается ворошить грязное белье. Просто любовь должна быть без утайки, говорил себе Вернон. Даже если она еще на подходе. Андреа не держала камня за пазухой, это уж точно. А если в ней больше хорошего, чем плохого, почему бы не прояснить кое-что без ее ведома?
В «Козырном месте» его все держали за своего: и миссис Риджуэлл, управляющая, и вторая официантка Джилл, и старик владелец по имени Герберт, который наведывался в свое заведение только для того, чтобы на халяву перекусить. Улучив минуту в обеденное время, когда наплыв посетителей увеличивался, Вернон прошел мимо стойки в коридор. Комнатушка (размером со стенной шкаф, не более), где персонал оставлял свои вещи, находилась как раз напротив мужского туалета. Вернон проскользнул внутрь, отыскал знакомую сумку, вытащил ключи и вернулся в зал, шевеля пальцами и всем своим видом показывая: от этой сушилки проку ровно ноль, видите?
Мимо пробежала Андреа; он ей подмигнул, а потом сгонял в слесарную мастерскую, пожаловался на безалаберных клиентов, которые не удосужились заказать второй комплект ключей, вернулся в «Козырное место», заготовив шутку насчет холодной погоды и зова природы (шутка не пригодилась), вернул ключи на место и заказал себе капучино.
Для первого посещения он выбрал пасмурный день, когда все прохожие на одно лицо. Ну шагает себе по бетонированной дорожке некто в плаще, открывает входную дверь с матовым стеклом. А там отпирает квартиру, садится на кровать, резко встает, разглаживает вмятину на покрывале, озирается, замечает, что микроволновка не такая уж и бросовая, шарит под подушкой, ощупывает ночную сорочку, разглядывает свисающую с рейки одежду на плечиках, проводит рукой по платью, которого еще не видел, старается не смотреть на убогий комод с фотографиями, выходит, запирает за собой дверь. Что он такого сделал, скажите на милость?
В следующий раз он внимательно рассмотрел Деву Марию и любительские снимки, штук пять-шесть. Руками не трогал: сидя на корточках, изучил все фотографии в пластмассовых рамках. Это, наверное, мамаша, подумал он при виде химической завивки и больших очков. Вот Андреа в детстве, светленькая, крепко сбитая. А это еще кто – брат? Ухажер? Тут, похоже, чей-то день рожденья, полно народу, виновника торжества сразу не определишь. Еще раз посмотрев, какой была Андреа лет в шесть или семь – немногим старше Мелани, – он закрепил ее образ в памяти и унес домой.
Придя в третий раз, он потянул на себя верхний ящик комода; ящик заело, и мамаша опрокинулась. В ящике было нижнее белье – почти все знакомое. Потом он сразу взялся за нижний ящик, где обычно устраивают тайник; внутри лежали свитера и несколько шарфиков. Зато в среднем ящике, под какими-то блузками, обнаружились три предмета, которые он в том же порядке выложил на кровать. Справа – медаль, в центре – фото в металлической рамке, слева – паспорт. Фотография изображала четырех девушек в бассейне; они обнимались, разделенные попарно линиями пробковых поплавков. Все улыбались в камеру; на белых резиновых шапочках виднелись заломы. Андреа – легко узнаваемая – была второй слева. На медали красовался пловец, ныряющий в бассейн, а на оборотной стороне читалась дата «1986» и какая-то надпись по-немецки. Сколько же ей тогда было – лет восемнадцать, двадцать? Паспорт подтвердил: год рождения 1967; значит, сейчас ей уже стукнуло сорок. Место рождения – Галле; стало быть, немка.
Вот и все дела. Ни тебе дневника, ни писем, ни вибратора. Никаких секретов. Он полюбил – нет, был близок к тому, чтобы полюбить, – бывшую чемпионку по плаванию. Почему это должно быть тайной за семью печатями? Теперь она отошла от спорта. А если вспомнить – ее буквально передернуло, когда Гэри и Мелани на прогулке стали подталкивать ее к воде и брызгаться. Может, она прогоняла от себя воспоминания. Или считала, что одно исключает другое: выступать на соревнованиях и бултыхаться в море. Балерины ведь тоже в гостях не танцуют.
В тот вечер он изображал веселье, даже слегка дурачился, но ее, по всей видимости, это насторожило, и он взял себя в руки. А через некоторое время успокоился. Почти. В юности, когда он начал встречаться с девушками, его частенько посещала мысль: видно, где-то я не догоняю. Взять хотя бы Карен: так у них чудно все складывалось, без напряга, одно удовольствие, а она возьми да и спроси: «Ну а дальше-то что?» Как будто дальше только два пути: либо под венец, либо сказочке конец. А с другими, бывало, скажешь что-нибудь, без всякой задней мысли, а тебя сразу хоп – и на крючок.
Они лежали в постели; Андреа подняла до пояса ночную рубашку, и толстый валик, по обыкновению, врезался ему в живот; когда он слегка ускорил ритм, она сменила позу и стиснула его ногами (как щелкунчик, мелькнуло у него в голове).
– Ммм, силища, как у пловчихи, – шепнул он.
Ответа не последовало, но она явно услышала. Он не останавливался, однако по ней так и не понял, с ним она или где-то далеко. Потом они лежали рядом, глядя в потолок, и он что-то говорил, но она не откликалась. Ладно, замнем пока, решил Вернон. И провалился в сон.
На другой день, ближе к вечеру, он зашел в «Козырное место», чтобы забрать ее после смены, но миссис Риджуэлл сказала, что Андреа приболела. Он стал звонить ей на мобильный, ответа не было, пришлось отправить сообщение.
Потом он дошел до ее дома и нажал на кнопку звонка. Час-другой поболтался по городу, дозвониться так и не смог, дверь ему не открывали, и тогда он воспользовался своим ключом.
В комнате было прибрано – и совершенно пусто. Ни одежды на вешалках, ни фотографий на убогом комоде. Зачем-то он заглянул в микроволновую печь: кроме подставки, хоть шаром покати. На кровати лежали два конверта: один, с ключами и, судя по всему, с деньгами, был адресован хозяину квартиры, другой – миссис Риджуэлл. Ему – ничего.
Миссис Риджуэлл спросила, не поссорились ли они. Нет, ответил он, они вообще никогда не ссорились.