– Хорошая была женщина, – сказала управляющая. – Такая надежная.
– Как польская каменщица.
– Надеюсь, вы ей этого не сказали. Обидное сравнение. Тем более что она, по-моему, не полячка.
– Это ясно. – Он посмотрел в сторону моря и невольно выговорил: – Дауралла.
– Как вы сказали?
Отправляешься на вокзал, показываешь кассиру фото пропавшей женщины, кассир вспоминает ее лицо и сообщает, до какой станции она взяла билет. В кино бывает именно так. Но здешний вокзал находился в двенадцати милях, а кассиров там не было и в помине – был один-единственный автомат, который принимал хоть наличность, хоть кредитки. Да и фотографии она ему не оставила. Это молодежь так развлекается: втискиваются вдвоем в одну фотокабину, девчонка садится к парню на колени – вид самый дурацкий, изображение смазано. А в зрелом возрасте это уже нелепо.
Дома он залез в Google, пробил «Андреа Морген» и получил четыреста девяносто семь тысяч результатов. Уточнил свой запрос и сократил это количество до трехсот девяноста трех. Возможно, вы имели в виду: «Андреа Морган». Нет, никого такого он не имел в виду. Большинство сайтов оказалось на немецком, и он беспомощно скроллил ниже и ниже. В школе у них немецкого не было; всю жизнь он благополучно обходился без иностранных языков. Вдруг его осенило. Открыв онлайн-словарь, он посмотрел, как по-немецки будет «пловец». Выходило, что мужской и женский род не совпадают. Тогда он набрал в строке поиска: «Andrea Morgen», «1967», «Halle» и, наконец, «Schwimmerin».
Восемь результатов, и все на немецком. Два вроде бы газетных репортажа; один официальный протокол. И ее портрет. Та же фотография, что хранилась у нее в комоде: она – вторая слева, в обнимку с подругами, на голове белая шапочка с заломами. Помедлив, он щелкнул на «Перевести эту страницу». Потом нашел и другие ссылки, уже на английском.
Кто ж мог знать, спрашивал он себя. В технику этого дела он, можно сказать, не вникал, в политику не углублялся. Но сейчас без труда вник – и углубился – в такие подробности, которых лучше бы не знать: подробности, от которых даже сейчас, при взгляде на море из окна «Козырного места», воспоминания о ней представали в совершенно ином свете.
Город Галле находился на территории бывшей ГДР. Там существовала государственная система отбора перспективных детей. Девочек отбирали в возрасте одиннадцати лет. Вернон попытался представить себе жизнь той светленькой, крепко сбитой девочки. Ее родители дали официальное согласие и подписку о неразглашении. Андреа была зачислена в детско-юношескую спортивную школу-интернат Добровольного спортивного общества «Динамо» в Берлине. Там дети осваивали школьную программу, но большую часть времени проводили в бассейне, на бесконечных тренировках. Быть членом общества «Динамо» считалось почетным: ради этого ее оторвали от семьи. Из мочки уха взяли кровь на анализ, чтобы определить состояние здоровья. Назначили пилюли, розовые и голубые, – сказали, витамины. Потом стали делать уколы – дополнительные витамины. А на самом деле все это были анаболические стероиды и гормоны. Отказы не принимались. Девиз был такой: «Глотай таблетки или умрешь». Тренеры следили, чтобы никто не увиливал.
Она не умерла. Но дорого поплатилась. Мышечная масса наращивалась, а сухожилия за ней не поспевали – сухожилия просто лопались. Откуда ни возьмись появлялась сыпь, голос становился басовитым, на лице и на всем теле начинали расти волосы; от лобка рост волос распространялся на живот, до пупка и выше. У девочек постарше наблюдались физиологические отклонения, нарушения цикла. Вернон захотел уяснить такие понятия, как «вирилизация», «клиторальная гипертрофия», – и был не рад, что докопался до истины. Прочие термины говорили сами за себя: сердечная недостаточность, цирроз печени, деформация плода, врожденная слепота.
Девчонок травили гормонами, чтобы получить результат. Сборная ГДР по плаванию, особенно женская, побеждала на всех чемпионатах. Правда, до таких высот Андреа не поднялась. После падения Берлинской стены разразился скандал, отравителей – тренеров, врачей, спортивное руководство – отдали под суд, но ее фамилия нигде не фигурировала. Таблетки не открыли ей путь в сборную страны. Другие спортсменки, которые выступили на суде и рассказали о надругательствах над своими телами и душами, могли утешаться хотя бы тем, что выиграли золото и познали вкус славы. Андреа всего лишь выиграла эстафету на каких-то соревнованиях местного уровня в несуществующем более государстве. Вернон уставился на полосу асфальта и каменистый берег, на свинцовое море под свинцовым небом. Картинка притворялась, будто всегда такой и была – с тех самых пор, как у окна поставили этот ресторанный стол. А на самом деле раньше взгляд упирался в шеренгу пляжных домиков. Которые потом кто-то сжег.
У Фила и Джоанны: 1
На шестьдесят процентов
Было это в конце той самой недели, когда Хилари Клинтон отказалась от дальнейшей борьбы. На столе теснились бутылки и бокалы; чувство голода было утолено, однако рука, направляемая какой-то неистребимой компанейской привычкой, так и тянулась схватить очередную виноградину, отщипнуть кусочек от ноздреватого утеса сыра или вытащить из коробки шоколадную конфету. Мы уже обсудили, каковы шансы Обамы против Маккейна и что продемонстрировала Хилари за последние несколько недель – волевые качества или самообман. Кроме того, мы попытались выяснить, отличаются ли нынешние лейбористы от консерваторов, годятся ли лондонские улицы для автобусов гармошкой, какова вероятность теракта «Аль-Каеды» на Олимпийских играх две тысячи двенадцатого и как повлияет глобальное потепление на виноградники Англии. Теперь Джоанна, которая воздержалась от обсуждения двух последних вопросов, со вздохом произнесла:
– Закурить бы сейчас.
Создалось такое впечатление, будто все исподволь выдохнули дым.
– В такие моменты всегда тянет, правда?
– Закуска-то какая. А уж баранина...
– Спасибо на добром слове. Тушилась шесть часов. Проверенный способ. С добавлением аниса.
– А вино...
– А компания!
– Когда я уже почти бросил курить, меня больше всего бесило осуждение. Спрашиваешь: вы не возражаете? Все говорят «нет», но ты затылком чувствуешь, что каждый воротит морду и старается не вдыхать. Кто-то тебя жалеет, что ТОЖЕ оскорбительно, кто-то волком смотрит.
– У многих даже пепельниц в доме нет, и вот начинаются долгие и нудные поиски какого-нибудь старого блюдца от разбитой чашки.
– Некоторые даже на улицу выгоняют, чтобы ты там околел.
– А загасишь окурок в цветочном горшке – на тебя так посмотрят, будто ты у хозяйской герани рак провоцируешь.
– Я раньше уносила окурки в сумочке. В полиэтиленовом пакете.
– Как дерьмо за собакой. А когда, кстати, придумали дерьмо убирать?
– Примерно тогда же, когда на курильщиков ополчились. Собачники ходят теперь с вывернутыми пакетиками на руке и ловят момент, когда собачка погадит.
– Мне всегда казалось, что оно теплое, это так? Через полиэтилен ощущается ведь теплое дерьмо.
– Дик, ну в самом деле.
– Я ни разу не видела, чтобы хозяин подождал, пока оно остынет, а вы видели?
– Шоколадные конфеты – чтобы сменить тему. Почему на картинке одно, а в коробке всегда другое?
– Может, наоборот?
– Наоборот – все равно, что и не наоборот. Так и так одно другому не соответствует.
– Картинка – это чистая условность. Как программа действий у коммунистов. Идеальный мир. Воспринимайте их как метафору.
– Конфеты?
– Нет, картинки.
– Я раньше любил сигарой затянуться. Целой даже много было. Хватало и половины.
– Правда, что они вызывают разные виды рака?
– Кто?
– Сигары, сигареты, трубка. От трубки бывает рак губы, верно?
– А от сигар какой рак?
– О, самый гламурный.
– Что за гламурный рак? Это логическое противоречие, ты не находишь?
– А самый отстойный – это рак задницы.