Но эта книга посвящена не пророчествам. Она является всего лишь попыткой дать символическое выражение двум конфликтующим сейчас в мире диспозициям. Не подобрав лучших слов, я назвал их стремлением к тьме и стремлением к свету.
Прогноз Стэплдона, что книга будет плохим пророчеством, сам по себе оказался пророческим. Пусть роман и не предсказал в точности ход и исход войны, сам по себе он вышел крайне увлекательным. В силу того, что многое из его содержания стремительно устаревало, а возможно, еще и потому, что его выпустили в строгой простоты, но все же суперобложке, распродан роман был очень быстро. Он стал одним из редчайших произведении автора, жадно искомых коллекционерами, пока в 1974 году издательство «Гиперион Пресс» не переиздало его в этой стране.
До выхода «Тьмы и света» «Метуэн» являлся основным издателем Стэплдона, за исключением работ, написанных по заказу для «Пеликан букс» («Философия и жизнь»), «Хайнеманн» («Святые и революционеры») и «Зекер энд Варбург» («По ту сторону доктрин»). Вполне логично, что, завершив свой новый роман под названием «Сириус», Стэплдон предложил его в «Метуэн» старому другу, Э.В. Рью. Ответ на сей раз последовал неожиданный. Ему было сказано, что, так как тема романа — овчарка с усовершенствованным до уровня человеческого мозгом, занимающаяся сексом с девушкой, — издательство, к сожалению, не может согласиться на его публикацию, хотя с удовольствием будущие книги с менее провокационными ситуациями. Стэплдон отослал книгу в литературное агентство «Хьюз Мэсси лимитед», которое пристроило ее в издательство «Зекер энд Варбург», уже выпускавшее одну из работ автора — «По ту сторону доктрин». В плане сюжетной линии и качества текста, это не только лучшее произведение Стэплдона, но и один из величайших шедевров научной фантастики. Наряду со «Странным Джоном», «Сириус» представляет несомненное доказательство того, что, если бы Стэплдон разработал чуть больше того десятка поразительных концепций (многие из которых всегда с такой готовностью у него заимствуют другие научные фантасты) и развил их со столь же глубоким фокусом и интенсивностью, его вполне можно было бы поставить в один ряд как с величайшими беллетристами двадцатого века, так и с крупнейшими литературными мыслителями. В эти годы английские газеты и периодические издания обращали на книги куда меньше внимания, чем до Второй мировой войны, но полученные «Сириусом» отзывы, пусть они и были короткими, имели ту же тональность, что и рецензии на ранние книги Стэплдона. Несмотря на продиктованный условиями военного времени дефицит бумаги, книга вышла и во втором издании.
Роман «Из смерти в жизнь», представлявший собой более мистическую трактовку темы «Тьмы и света», был выпущен в свет издательством «Метуэн» в 1945 году, вскоре после окончания войны. Он указывал на то, что Стэплдон пытается изучить сферу, которую невозможно прозондировать при помощи одних лишь вещественных доказательств. Война завершилась, и духи убитых теперь стараются ее осмыслить. В романе есть длинные куски, где Стэплдон уходит в будущую историю, как это было уже в «Последних и первых людях» и «Тьме и свете», но мистицизм присутствует и там, словно автор решает отказаться от попыток разгадать философскую загадку посредством логики.
В 1946 году Стэплдон попытался проанализировать «далеко идущую трансформацию нравов и манер», являвшуюся следствием военного периода, и предсказать, к чему она может привести. Последняя глава тоненькой книжечки «Молодежь и завтра» («Сент-Ботольф паблишин компани»), называющаяся «Человек среди звезд», показывает, сколь крошечным пятнышком являемся все мы в огромной паноплии мириад и, вероятно, необитаемых миров. Наконец он подходит к сути своего аргумента:
Держа в уме все эти факторы, мы определенно должны чувствовать, что практический кризис, с которым столкнулся сейчас человеческий род, должно быть, не является простой лишенной значения случайностью. Вероятнее всего, он представляет ту фазу, через которую все миры обладающих самосознанием (но в то же время — сознающих и других) существ должны проходить, достигая нашего уровня развития. Эта мысль может придать нашему человеческому кризису дополнительный смысл, по крайней мере тем, кто пронизаны глубоко укоренившимся импульсом видеть собственную ситуацию в соответствии с ситуацией общей.
Повесть «Пламя: фантазия», вышедшая в 1947 году в издательстве «Зекер энд Варбург», стала возвращением Стэплдона к чистой научной фантастике. В этой относительно небольшой, в 25000 слов, новелле группа разумных существ оказывается оторванной от солнца (их привычной среды обитания) и отброшенной в некую жидкую массу. Когда та замерзает, они обнаруживают себя в состоянии своеобразной гибернации внутри камней скальной породы. Случайно один из этих камней бросают в огонь, солнечное существо оживает и вступает в контакт с находящимся рядом мужчиной. Оно пытается убедить его телепатически, что человеческому роду следует создать перманентно радиоактивную зону, чтобы все эти впавшие в спячку солнечные язычки пламени смогли воскреснуть и разрастись. Взамен язычки пламени уведут людей в стороны от тех серьезных ошибок, которые они могут допустить в процессе своего развития, и раскроют многие тайны природы, способные это развитие ускорить. Опасаясь, как бы вместо этого солнечные создания, напротив, не взяли все человечество под свой контроль, мужчина не только сопротивляется им на ментальном уровне, но и разъезжает по всему миру, выводя из строя доменные печи, в которых могут жить эти язычки пламени. Помещенный в психиатрическую лечебницу, он уже начинает осознавать, что его использовали, когда внезапно погибает в пожаре.
Это история содержит пересмотр прошлых идей Стэплдона, достигающих апогея в космическом разуме, и после выхода повести я сказал следующее:
…в конце книги мы видим Стэплдона все еще анализирующим свой провал, снова проходящим тот замкнутый цикл, что привел его от Бога обратно к Богу в тщетной попытке обойти затруднение, и качающим головой от досады. Правда в том… что он достиг пределов своего воображения и теперь вынужден отступить, чтобы уже более детально разметить свою всеобъемлющую концепцию… Необходимо ему напомнить, что существует бесчисленное множество хороших историй, переживших несовершенные философии.
Дипломатические отношения между Россией и Соединенными Штатами, неизменно ухудшавшиеся после окончания войны, стали совсем уж натянутыми, после того как 1 апреля 1948 года Советский Союз ограничил союзникам доступ в Берлин со стороны Восточной Германии. Блокада преследовала двойную цель: вынудить Западный Берлин войти в состав Восточной Германии и испытать Запад на прочность. Соединенные Штаты в ответ организовали воздушный мост, по которому и осуществлялась доставка в Западный Берлин продовольствия. Если бы русские попытались сбить самолеты, началась бы война, и обычных видов вооружения тогда бы уже было недостаточно: Трумэн намекнул, что может быть использована атомная бомба.
В начале 1949 года США все еще сохраняли монополию на ядерное оружие. Россия проводила срочную программу по созданию собственной атомной бомбы, и американская разведка знала об этом. Как следствие, в дипломатических маневрах ощущался легкий испуг. Время от время, конечно, здесь раздавались голоса, говорившие, что нам следует сбросить бомбу на Россию, прежде чем та окажется в состоянии угрожать нам своей собственной. В научно-фантастических кругах столь умные, образованные и известные люди, как доктор Томас С. Гарднер и доктор Лэнгли А. Сирлз заявляли, что с прагматической точки зрения — это рациональный (хотя и ужасающий) образ действия, даже несмотря на то, что с точки зрения морали он, конечно же, является непростительным.
Решение Национального совета работников искусства, науки и свободных профессий организовать Научно-культурную конференцию за мир во всем мире сейчас вполне может быть расценено как часть «дипломатии атомной бомбы». Предложение провести конференцию было выдвинуто на Вроцлавском всемирном конгрессе деятелей культуры. Организаторами ее выступили коммунисты, их сторонники, сочувствующие и обычные простофили. Конференция была одобрена Россией, которая послала на нее в качестве «застрельщика» Дмитрия Шостаковича, своего ведущего композитора, нескольких ученых, представителей кинематографа и группу писателей.
Хорошо известные персоны из множества стран стекались в Нью-Йорк, где в последнюю неделю марта 1949 года в гостинице «Уолдорф Астория» собралось 2 800 делегатов. Многие знаменитые американцы были привлечены к тому, чтобы «постоять» за правое дело, в том числе доктор Харлоу Шепли (председатель собрания), Поль Робсон, Лилиан Хеллман, Артур Миллер, Генри Уоллес, Лэнгстон Хьюз и целая куча так называемых «независимых членов». Многие из тех, кто позволили включить себя в списки, несомненно, рассуждали так: «И почему, в конце концов, совет работников культуры и искусства действительно не может выступать за мир?»
Но обычному американцу с улицы, чувствовавшему, что напряжением в международных отношениях все мы обязаны исключительно русским, конференция казалась озадачивающей и раздражающей. В конечном счете, наш госдеп только что издал подробный доклад, в котором говорилось о многократных отказах Советского Союза обмениваться студентами или информацией, участвовать в совместных культурных мероприятиях. Теперь, по прошествии лет, мы-то, конечно, понимаем, что Россия, опасаясь надвигающейся атаки Соединенных Штатов, скорее всего, за счет всех этих мирных инициатив и конференций просто пыталась выиграть время до того момента, пока сама могла бы стать ядерной державой и общаться со всеми с позиции силы; или, что еще более вероятно, просто пыталась оправдать создание бомбы, чтобы сразу же после сообщений о первом русском взрыве, она могла заявить, что это была ее единственная альтернатива угрозе уничтожения.
В такую вот нереальную, фантасмагорическую ситуацию вторгся Олаф Стэплдон. За пределами Англии он был известен лишь нескольким тысячам читателей научной фантастики. О нем и вспоминали-то лишь потому, что британское правительство отказало в визах всем прочим знаменитостям, изъявившим желание стать делегатами. (Таким же образом была «забракована» и кандидатура Луиса Голдинга, знаменитого британского поэта и романиста, а Стэплдон как раз таки являлся его «дублером».) Его пригласили вследствие отчаянной необходимости коммунистического движения показать, что и в Англии, ближайшем союзнике Соединенных Штатов, есть выдающиеся люди, которые могут встать и осудить «воинственное» поведение США.
В молодости, как уже говорилось, Стэплдон участвовал в революционных движениях, и его книги не раз пропагандировали замену капитализма более продвинутым типом правления. Огонь пацифизма все еще пылал в нем, и хотя, возможно, он и подозревал, что конференция может оказаться не совсем такой, какой она представляется на первый взгляд, вероятно, он чувствовал, что любое усилие за мир лучше, чем ничего. Не сказать, чтобы британские власти включили перед ним зеленый свет тут же и без лишних вопросов. Едва ли среди написанных им книг могла найтись хоть одна, в которой — прямо или косвенно — не поддерживались бы те или иные аспекты марксизма. Он делал промарксистские заявления в частных беседах и в учебных кабинетах. В его пользу говорило разве что одно: в годы Первой мировой войны он был пацифистом, и его книги решительно защищают эту философию. Словом, его поддержка пацифизма была искренней. Другим фактором являлось то, что имя Стэплдона мало что значило для внешнего мира; он не был, выражаясь модным словцом, селебрити, и потому его утверждения не несли бы в себе магического влияния. Но даже при этом, официальный допрос вымотал Стэплдона настолько, что после получения визы он еще долго пребывал в состоянии полной прострации, в результате чего сказать жене, что все же едет, сумел не сразу. К тому же все расходы, связанные с поездкой, ему пришлось оплатить из собственного кармана.
Он прилетел в Соединенные Штаты 24 марта и с изумлением узнал, что, будучи единственным британским делегатом, получившим визу, стал настоящей знаменитостью. Теперь он был символом, а не просто человеком. Он появлялся на всех групповых фотографиях, а журнал «Лайф», в своем выпуске от 4 апреля, так и вовсе вывел его в центр внимания дважды: на одной из фотографий он изображен сидящим среди коллег-депутатов на трибуне, на другой — разговаривающим с сотоварищем по конференции. Все его двенадцатидневное пребывание в США представляло собой ураган активности. «Я был чрезвычайно перегружен работой и уж точно не имел даже получаса свободного времени, чтобы просмотреть корреспонденцию, — писал он мне в письме от 30 марта. — Даже не знаю, как мне удастся протянуть в этой жуткой суете американской жизни до понедельника, когда мне предстоит улетать в Англию!»
Мне удалось увидеть его — хотя и не встретиться с ним лично — 28 марта, когда он в свободный от заседаний день посетил, в составе организованной группы, Ньюарк (штат Нью-Джерси). В России, указом правительства, был вынесен запрет на выезды американских дипломатов за пределы Большой Москвы. В ответ Соединенные Штаты отказались позволять русским делегатам покидать город Нью-Йорк. Это привело к тому, что Шостакович и многие другие важные персоны, принимавшие участие в конференции, не смогли выехать в Ньюарк, расположенный всего в нескольких милях от Нью-Йорка. Мне довелось пережить (разве что в меньшем масштабе) то же самое, что переживал Стэплдон. Около тысячи человек на мостовых и тротуарах ожидали прибытия делегатов к театру «Мечеть». Повсюду стояли пикеты — от групп ветеранов всех конфессий до довольно-таки приличной толпы украинцев; все — с плакатами в руках.
Сама программа являла собой нескончаемую речь против нашего государственного департамента и католической церкви. Никто не высказался в их защиту — даже католические священники, участвовавшие в этом «турне за мир». Все это продолжалось часа три, с небольшой паузой на сбор средств для покрытия расходов конференции. Стэплдон выступал одним из последних. Он чопорно выдвинулся вперед в ответ на представление его Миллардом Лэмпелом (автором сценария к фильму «Прогулка под солнцем»), которое тот закончил такими словами: «Автор той изумительной фантазии, что называется «Последние и первые люди», доктор Стэплдон, сказал мне, что он выступает здесь сегодня потому, что не хочет стать последним человеком планеты Земля».
Стэплдон сказал, что не считает себя ни коммунистом, ни христианином: «Хотя я, конечно же, социалист, как и большинство моих соотечественников. Он заявил, что американское отношение к конференции является крайне незрелым, и процитировал британского кэбмена, который, отвозя его в аэропорт, бросил: «Скажите этим янки, чтоб прекращали уже морочить нам голову». Стэплдона очень беспокоили непреклонность и воинственность Соединенных Штатов, которые, по его мнению, могли привести к войне. О русских он сказал, что триумф их системы может наступить гораздо позднее, чем они думают. Завершил свою речь он таким призывом: «Бога ради, давайте объединимся!» Выступление Стэплдона было очень слабым, и когда я написал ему об этом, он ответил, что очень сильно устал и чувствовал себя не лучшим образом.
По возвращении Стэплдона в Англию «Ассошиэйтед Пресс» привело такие его слова, сказанные в аэропорту: «Я был поражен, когда увидел, какое возбуждение и тревога царят в Соединенных Штатах относительно перспектив предстоящего конфликта. Война может начаться в любой момент».
В сентябре 1949 года СССР провел тестовые испытания своей первой атомной бомбы, после чего мы лишились монополии на это оружие. В конце того же месяца с Берлина была снята блокада — якобы потому, что хлынувшие в город миллиарды тонн продовольствия, горючего и товаров делали ее бесполезной, но, вероятнее всего, вследствие того, что России больше не нужно было доказывать свою состоятельность. Теперь у нее тоже имелось атомное оружие.