Шрифт
Фон
| ABSALOM, ABSALOM! | Уильям Фолкнер |
| William Faulkner | Авессалом, Авессалом! |
| -1- | I |
| FROM a little after two o'clock until almost sundown of the long still hot weary dead September afternoon they sat in what Miss Coldfield still called the office because her father had called it that-a dim hot airless room with the blinds all closed and fastened for forty-three summers because when she was a girl someone had believed that light and moving air carried heat and that dark was always cooler, and which (as the sun shone fuller and fuller on that side of the house) became latticed with yellow slashes full of dust motes which Quentin thought of as being flecks of the dead old dried paint itself blown inward from the scaling blinds as wind might have blown them. | С третьего часа пополудни и почти до заката долгого, тихого, томительно жаркого, мертвого сентябрьского дня они сидели в комнате, которую мисс Колдфилд до сих пор называла кабинетом, потому что так называл ее отец, - в полутемной, жаркой и душной комнате, где уже сорок три лета подряд все ставни были наглухо закрыты - когда мисс Колдфилд была девочкой, кто-то решил, что от света и движения воздуха веет жаром, а в темноте всегда прохладнее, и которую (по мере того, как солнце все ярче и ярче освещало эту сторону дома) рассекали на части желтые полосы, трепещущие мириадами пылинок, - Квентину казалось, что это ветер вдувает внутрь с облупившихся ставен чешуйки старой пожухлой и мертвой краски. |
| There was a wistaria vine blooming for the second time that summer on a wooden trellis before one window, into which sparrows came now and then in random gusts, making a dry vivid dusty sound before going away: and opposite Quentin, Miss Coldfield in the eternal black which she had worn for forty-three years now, whether for sister, father, or nothusband none knew, sitting so bolt upright in the straight hard chair that was so tall for her that her legs hung straight and rigid as if she had iron shinbones' and ankles, clear of the floor with that air of impotent and static rage like children's feet, and talking in that grim haggard amazed Voice until at last listening would renege and hearing-sense self-confound and the long-dead object of her impotent yet indomitable frustration would appear, as though by outraged recapitulation evoked, quiet inattentive and harmless, out of the biding and dreamy and victorious dust. | За окном вилась по деревянной решетке расцветшая второй раз этим летом глициния, на нее время от времени невесть откуда обрушивалась стайка воробьев, с сухим шелестящим звуком поднимала клубы пыли и снова улетала прочь, а напротив Квентина сидела мисс Колдфилд в своем вечном трауре - она носила его уже сорок три года - по сестре ли, по отцу или по немужу - этого не знал никто; прямая как жердь, она сидела на простом жестком стуле, который был ей настолько высок, что ноги ее свисали с него прямо и не сгибаясь, словно берцовые кости и лодыжки были сделаны из железа, - не доставая до полу, как у маленькой девочки, они как бы выражали застывшую и бессильную ярость, а сама она мрачным, измученным, полным изумления голосом все говорила и говорила - до тех пор, пока отказывал слух, а слушатель терял нить и окончательно переставал что-либо понимать, между тем как давно умерший предмет ее бессильного, но неукротимого гнева, спокойный, безобидный и небрежный, возникал из терпеливо сонного торжествующего праха, словно пробужденный к жизни этим негодующим повтором. |
| Her voice would not cease, it would justvanish. | Голос ее не умолкал, он лишь исчезал. |
| There would be the dim coffin-smelling gloom sweet and oversweet with the twice-bloomed wistaria against the outer wall by the savage quiet September sun impacted distilled and hyperdistilled, into which came now and then the loud cloudy flutter of the sparrows like a flat limber stick whipped by an idle boy, and the rank smell of female old flesh long embattled in virginity while the wan haggard face watched him above the faint triangle of lace at wrists and throat from the too tall chair in which she resembled a crucified child; and the voice not ceasing but vanishing into and then out of the long intervals like a stream, a trickle running from patch to patch of dried sand, and the ghost mused with shadowy docility as if it were the voice which he haunted where a more fortunate one would have had a house. | В сгущавшейся вокруг туманной мгле стоял едва уловимый запах гробов, подслащенный и переслащенный ароматом вторично расцветшей глицинии, что вилась по наружной стене под свирепым и тусклым сентябрьским солнцем -лучи его, казалось, сначала уплотняли этот аромат, а потом снова превращали в легкое, почти неуловимое дуновенье; словно свист гибкого хлыста, которым от нечего делать размахивает ленивый мальчишка, в наступавшую тишину временами врывалось громкое хлопанье воробьиных крыльев и острый запах старого женского тела, давным давно стоящего на страже своей девственности, а со слишком высокого стула, на котором она казалась распятым ребенком, поверх смутно белеющего треугольника кружев вокруг шеи и на запястьях на Квентина смотрело бледное изможденное лицо и звучал голос - он не умолкал, а лишь на время исчезал, но после долгих пауз приходил обратно, подобно ручейку или струйке воды, что течет от одной кучки сухого песка к другой, между тем как призрак с сумрачной покорностью размышлял о том, что вот он вселился только в голос, а любой другой, более удачливый его собрат наверняка бы захватил весь дом. |
| Out of quiet thunderclap he would abrupt (man-horse-demon) upon a scene peaceful and decorous as a schoolprize water color, faint sulphur-reek still in hair clothes and beard, with grouped behind him his band of wild niggers like beasts half tamed to walk upright like men, in attitudes wild and reposed, and manacled among them the French architect with his air grim, haggard, and taller-ran. | Из беззвучного удара грома он (человек-лошадь-демон) внезапно врывался в пейзаж, мирный и благопристойный, словно получившая премию на школьном конкурсе акварель; от его одежды, волос и бороды все еще исходил слабый запах серы, за ним виднелась свора черномазых - дикие звери, которых только-только обучили ходить вертикально подобно людям, - в позах диких и непринужденных, и среди них, словно закованный в цепи, мрачный, измученный, оборванный француз-архитектор. |
| Immobile, bearded, and hand palm lifted the horseman sat; behind him the wild blacks and the captive architect huddled quietly, carrying in bloodless paradox the shovels and picks and axes of peaceful conquest. | Недвижимый, бородатый, всадник сидел, вытянув вперед руку ладонью вверх, а за ним молча топтались черномазые и пленный архитектор, держа в руках топоры, кирки и лопаты -парадоксально бескровное оружие мирного завоеванья. |
| Then in the long unamaze Quentin seemed to watch them overrun suddenly the hundred square miles of tranquil and astonished earth and drag house and formal gardens violently out of the soundless Nothing and clap them down like cards upon a table beneath the up-palm immobile and pontific, creating the Sutpen's Hundred, the Be Sutpen's Hundred like the oldentime Be Light. | Потом в долгом неудивленье Квентин, казалось, увидел, как они внезапно заполонили сто квадратных миль безмятежной и потрясенной земли, яростно вырвали из беззвучного Ничто дом и регулярный сад, словно карты на стол, швырнули их под вытянутую вперед недвижимую державную руку - и тогда возникла Сатпенова Сотня, Да Будет Сатпенова Сотня, как в незапамятные времена Да Будет Свет. |
| Then hearing would reconcile and he would seem to listen to two separate Quentins now the Quentin Compson preparing for Harvard in the South, the deep South dead since 1865 and people with garrulous outraged baffled ghosts, listening, having to listen, to one of the ghosts which had refused to lie still even longer than most had, telling him about old ghost-times; and the Quentin Compson who was still too young to deserve yet to be a ghost, but nevertheless having to be one for all that, since he was born and bred in the deep South the same as she was the two separate Quentins now talking to one another in the long silence of notpeople, in notlanguage, like this: It seems that this demon-his name was Sutpen (Colonel Sutpen)-Colonel Sutpen. | Вслед за тем слух его как будто смирился, и теперь он, казалось, стал слушать двоих разных Квентинов - того Квентина Компсона, который готовился поступить в Г арвард на Юге, глубоком Юге, мертвом с 1865 года и населенном болтливыми негодующими растерянными призраками; он слушал - вынужден был слушать -одного из этих призраков, который даже еще дольше, чем все остальные, отказывался утихомириться и толковал ему о старых призрачных временах, и другого Квентина Компсона, который был еще слишком молод, чтобы заслужить честь стать призраком, но все равно обреченного им стать, ибо он, как и она, родился и вырос на Юге, - двоих разных Квентинов, которые теперь разговаривали друг с другом в долгом молчании нечеловеков, на неязыке, приблизительно так: Сдается, что этот демон - его звали Сатпен - (Полковник Сатпен) -полковник Сатпен. |
| Who came out of nowhere and without warning upon the land with a band of strange niggers and built a plantation-(Tore violently a plantation, Miss Rosa Coldfield says)-tore violently. and married her sister Ellen and begot a son and a daughter which-(without gentleness begot, Miss Rosa Coldfield says)-without gentleness. | Который ниоткуда нежданно-негаданно явился на эту землю со сворой чужих черномазых и основал плантацию - (Яростно выбил плантацию, как говорит мисс Роза Колдфилд) - яростно выбил. И женился на ее сестре Эллен и произвел на свет сына и дочь - (Произвел на свет без ласки, как говорит мисс Роза Колдфилд) - без ласки. |
| Which should have been the jewels of his pride and the shield and comfort of his old age, only-(Only they destroyed him or something or he destroyed them or something And died)-and died. | Которые должны были сделаться жемчужиной его гордости, опорой и утешением его старости, но -(Но не то они погубили его, не то он погубил их или еще что-то в этом роде. И умер) - и умер. |
| Without regret, Miss Rosa Coldfield says-(Save by her) Yes, save by her. (And by Quentin Compson) Yes. | И никто о нем не пожалел, говорит мисс Роза Колдфилд - (Кроме нее). Да, кроме нее. (И кроме Квентина Компсона.) Да. |
| And by Quentin Compson. | И кроме Квентина Компсона. |
| 'Because you are going away to attend the college at Harvard they tell me,' Miss Coldfield said. | - Г оворят, вы едете в Г арвард учиться в колледже,- сказала мисс Колдфилд. |
| 'So I don't imagine you will ever come back here and settle down as a country lawyer in a little town like Jefferson, since Northern people have already seen to it that there is little left in the South for a young man. | - Поэтому вы едва ли когда-нибудь вернетесь сюда и станете провинциальным адвокатом в маленьком городке вроде Джефферсона - ведь северяне давно уже позаботились о том, чтоб на Юге молодому человеку нечего было делать. |
| So maybe you will enter the literary profession as so many Southern gentlemen and gentlewomen too are doing now and maybe some day you will remember this and write about it. | Поэтому вы, быть может, займетесь литературой, как многие нынешние благородные дамы и господа, и, быть может, в один прекрасный день вспомните и напишете об этом. |
| You will be married then I expect and perhaps your wife will want a new gown or a new chair for the house and you can write this and submit it to the magazines. | Я полагаю, что к тому времени вы уже будете женаты, и вашей жене, возможно, понадобится новое платье или новое кресло для дома, и тогда вы сможете написать это и предложить журналам. |
| Perhaps you will even remember kindly then the old woman who made you spend a whole afternoon sitting indoors and listening while she talked about people and events you were fortunate enough to escape yourself when you wanted to be out among young friends of your own age." | Возможно, тогда вы даже с добрым чувством вспомните старуху, которая заставила вас целый день просидеть взаперти, слушая ее россказни о людях и событиях, которых вам самому посчастливилось избежать, тогда как вам хотелось провести это время на воздухе в обществе своих юных сверстников. |
| ' Yessum,' Quentin said. | - Да, сударыня, - отвечал Квентин. |
| Only she don't mean that, he thought. | Только она совсем не то имеет в виду, подумал он. |
| It's because she wants it told. | Ока просто хочет, чтобы об этом рассказали. |
| It was still early then. | Было еще совсем рано. |
| He had yet in his pocket the note which he had received by the hand of a small Negro boy just before noon, asking him to call and see her-the quaint, stiffly formal request which was actually a summons, out of another world almost-the queer archaic sheet of ancient good notepaper written over with the neat faded cramped script which, due to his astonishment at the request from a woman three times his age and whom he had known all his life without having exchanged a hundred words with her or perhaps to the fact that he was only twenty years old, he did not recognize as revealing a character cold, implacable, and even ruthless. | У него в кармане еще лежала записка, врученная ему маленьким негритенком незадолго до полудня, в которой она просила его зайти к ней, -странная церемонно вежливая просьба, скорее даже повестка, чуть ли не с того света, -затейливый древний листочек добротной старинной почтовой бумаги, исписанный неразборчивым мелким почерком; при этом, то ли от изумления, что к нему обращается с просьбой женщина втрое его старше, с которой он не обменялся и сотнею слов, хотя знал ее всю свою жизнь, то ли просто оттого, что ему было всего лишь двадцать лет, он не распознал, что почерк этот свидетельствует о характере холодном, неукротимом и даже жестоком. |
| He obeyed it immediately after the noon meal, walking the half mile between his home and hers through the dry dusty heat of early September and so into the house. | Он повиновался и сразу же после полудня по пыльной сухой жаре первых дней сентября прошел полмили от своего до ее дома. |
| It too was somehow smaller than its actual size-it was of two storeys-unpainted and a little shabby, yet with an air, a quality of grim endurance as though like her it had been created to fit into and complement a world in all ways a little smaller than the one in which it found itself. | Дом тоже почему-то казался меньше, чем на самом деле (он был двухэтажный); некрашеный и несколько запущенный, он, однако же, производил впечатление некоей свирепой стойкости, словно, как и сама его хозяйка, создан был для того, чтобы занять свое место в мире чуть меньшем, нежели тот, в котором он очутился. |
| There in the gloom of the shuttered hallway whose air was even hotter than outside, as if there were prisoned in it like in a tomb all the suspiration of slow heatladen time which had recurred during the forty-five years, the small figure in black which did not even rustle, the wan triangle of lace at wrists and throat, the dim face looking at him with an expression speculative, urgent, and intent, waited to invite him in. | В полумраке закупоренной прихожей, где воздух был даже жарче, чем на дворе, словно здесь, как в склепе, были погребены все вздохи медленно текущего, обремененного зноем времени, которое повторялось снова и снова вот уже сорок пять лет, стояла маленькая фигурка в черном платье, не издававшая ни малейшего шороха, с тусклым треугольником кружев на шее и на запястьях, а бледное лицо смотрело на него с выражением задумчивости, сосредоточенности и упорства, ожидая минуты, когда можно будет пригласить его в дом. |
| It's because she wants it told, he thought, so that people whom she will never see and whose names she will never hear and who have never heard her name nor seen her face will read it and know at last why God let us lose the war: that only through the blood of our men and the tears of our women could He slay this demon and efface his name and lineage from the earth. | Ей нужно, чтобы об этом рассказали, подумал он, так, чтобы люди, которых она никогда не увидит и чьих имен никогда не услышит, а они в свою очередь никогда не слышали ее имени и не видели ее лица, прочитали это и наконец поняли, почему господь допустил, чтобы мы проиграли эту Войну; что лишь ценою крови наших мужчин и слез наших женщин он мог остановить этого демона и стереть с лица земли его имя и его род. |
| Then almost immediately he decided that neither was this the reason why she had sent the note, and sending it, why to him, since if she had merely wanted it told, written, and even printed, she would not have needed to call in anybody-a woman who even in his (Quentin's) father's youth had already established herself as the town's and the county's poetess laureate by issuing to the stern and meager subscription list of the county newspaper poems, ode, eulogy, and epitaph, out of some bitter and implacable reserve of undefeat. | Потом ему сразу же пришло в голову, что отнюдь не по этой причине она послала записку, и к тому же послала ее именно ему - ведь если она просто хотела, чтобы об этом рассказали, написали и даже напечатали, ей вовсе не надо было никого приглашать - ей, женщине, которая еще в молодые годы его (Квентинова) отца снискала репутацию поэтессы-лауреатки их города и округа, опубликовав в суровой, имевшей ничтожное число подписчиков окружной газете несколько стихотворений, оду, панегирик и эпитафию, почерпнутых из каких-то горьких и непримиримых запасов непораженья. |
| It would be three hours yet before he would learn why she had sent for him because part of it, the first part of it, Quentin already knew. | Однако пройдет еще три часа, прежде чем он узнает, почему она послала за ним, ибо часть этого, первую часть, Квентин уже знал. |
| It was a part of his twenty years' heritage of breathing the same ai? and hearing his father talk about the man Sutpen; a part of the town's-Jefferson's-eighty years' heritage of the same air which the man himself had breathed between this September afternoon in 1909 and that Sunday morning in June in 1833 when he first rode into town out of no discernible past and acquired his land no one knew how and built his house, his mansion, apparently out of nothing and married Ellen Coldfield and begot his two children-the son who widowed the daughter who had not yet been a bride-and so accomplished his allotted course to its violent (Miss Coldfield at least would have said, just) end. | Это была частица его собственного наследия, нажитого им за свои двадцать лет, - ведь он дышал тем же воздухом и слышал, как его отец говорил о человеке по имени Сатпен; это была часть наследия города Джефферсона, который восемьдесят лет дышал тем же воздухом, которым человек этот дышал между нынешним сентябрьским днем в 1909 году и тем воскресным утром в июне 1833 года, когда он впервые въехал в город из туманного прошлого, и приобрел себе землю никому неведомым образом, и построил свой дом, свой особняк, по всей видимости из ничего, и женился на Эллен Колдфилд, и произвел на свет двоих детей - сына, сделавшего вдовою дочь, что не успела даже выйти замуж - и так, предначертанным ему путем, пришел к насильственной (мисс Колдфилд, во всяком случае, сказала бы - заслуженной) смерти. |
| Quentin had grown up with that; the mere names were interchangeable and almost myriad. | Квентин с этим вырос; даже самые эти имена были взаимозаменяемы и почти что неисчислимы. |
| His childhood was full of them; his very body was an empty hall echoing with sonorous defeated names; he was not a being, an entity, he was a commonwealth. | Его детство было полно ими; в самом его теле, как в пустом коридоре, гулким эхом отдавались звучные имена побежденных; он был не реальным существом, не отдельным организмом, а целым сообществом. |
| He was a barracks filled with stubborn backlooking ghosts still recovering, even forty-three years afterward, from the fever which had cured the disease, waking from the fever without even knowing that it had been the fever itself which they had fought against and not the sickness, looking with stubborn recalcitrance backward beyond the fever and into the disease with actual regret, weak from the fever yet free of the disease and not even aware that the freedom was that of impotence. ('But why tell me about it?" he said to his father that evening, when he returned home, after she had dismissed him at last with his promise to return for her in the buggy; ' why tell me about it? | Он, как казарма, был наполнен упрямыми призраками со взором, обращенным назад, призраками, которые даже сорок три года спустя все еще выздоравливали от лихорадочного жара, вылечившего их болезнь; они приходили в себя от лихорадки, даже не зная, что боролись именно с нею, а не с самим заболеванием; с непоколебимым упорством и даже с сожалением продолжая смотреть назад, за пределы лихорадки, в самую болезнь, ослабев от лихорадки, но зато освободившись от болезни, они даже не сознавали, что эта свобода - свобода бессилия. (- Но почему ей надо было рассказывать это именно мне? - спросил он в тот вечер у отца, вернувшись домой, когда она наконец его отпустила, предварительно заручившись обещанием воротиться за нею с повозкой. |
| What is it to me that the land of the earth or whatever it was got tired of him at last and turned and destroyed him? | - Почему именно мне? Какое мне дело, что сама земля или что бишь там еще в конце концов от него устала, возмутилась против него и его уничтожила? |
| What if it did destroy her family too? | Какое мне дело, если она даже уничтожила и всю ее семью? |
| It's going to turn and destroy us all some day, whether our name happens to be Sutpen or Coldfield or not." | В один прекрасный день она возмутится и уничтожит всех нас, как бы нас ни звали -Сатпены, Колдфилды или как-то еще иначе. |
| ' Ah,' Mr Compson said. | - Да, - отозвался мистер Компсон. |
| 'Years ago we in the South made our women into ladies. | - Много лет назад мы, южане, превратили наших женщин в благородных дам. |
| Then the War came and made the ladies into ghosts. So what else can we do, being gentlemen, but listen to them being ghosts?" | Потом началась Война и превратила этих дам в призраки. |
| Then he said, | Так теперь, коль скоро уж мы джентльмены, что еще остается нам делать, как не слушать их, коль скоро они теперь призраки? |
| 'Do you want to know the real reason why she chose you?" | - Потом он добавил: - Ты хочешь знать истинную причину, почему она выбрала именно тебя? |
| They were sitting on the gallery after supper, waiting for the time Miss Coldfield had set for Quentin to call for her. | - После ужина они сидели на веранде, ожидая часа, назначенного мисс Колдфилд для его приезда. |
| 'It's because she will need someone to go with her-a man, a gentleman, yet one still young enough to do what she wants, do it the way she wants it done. | - Ей просто нужно, чтобы кто-нибудь поехал с ней туда - какой-нибудь мужчина, джентльмен, притом достаточно молодой, чтобы сделать то, чего она хочет, и именно так, как она хочет. |
| And she chose you because your grandfather was the nearest thing to a friend Sutpen ever had in this county, and she probably believes that Sutpen may have told your grandfather something about himself and her, about that engagement which did not engage, that troth which failed to plight. | А тебя она выбрала потому, что никого ближе твоего деда у Сатпена в наших краях никогда не было, и она, наверно, думает, что Сатпен мог что-нибудь рассказать твоему деду о себе и о ней -об обручении, которое не состоялось, и о свадьбе, которая не сладилась. |
| Might even have told your grandfather the reason why at the last she refused to marry him. -And that your grandfather might have told me and I might have told you. | Мог даже объяснить твоему деду, почему она в конце концов отказалась за него выйти. И что твой дед мог рассказать это мне, а я - тебе. |
| And so, in a sense, the affair, no matter what happens out there tonight, will still be in the family; the skeleton (if it be a skeleton) still in the closet. | И потому, что бы там сегодня вечером ни случилось, семейная тайна, в некотором смысле, так и останется в семье, а скелет (если это действительно был скелет) - в чулане. |
| She may believe that if it hadn't been for your grandfather's friendship, Sutpen could never have got a foothold here, and that if he had not got that foothold, he could not have married Ellen. | Возможно, она думает, что, если б не дружба твоего деда, Сатпен никогда бы не смог здесь обосноваться, а если б он не смог здесь обосноваться, ему не удалось бы жениться на Эллен. |
| So maybe she considers you partly responsible through heredity for what happened to her and her family through him." | Поэтому не исключено, что она считает тебя отчасти ответственным - по наследству - за то, что случилось из-за него с нею и со всей ее семьей.) |
| Whatever her reason for choosing him, whether it was that or not, the getting to it, Quentin thought, was taking a long time. | Какова бы ни была причина, по которой выбор пал на него, - именно эта или какая другая, подумал Квентин, докапываться до нее придется очень долго. |
| Meanwhile, as though in inverse ratio to the vanishing voice, the invoked ghost of the man whom she could neither forgive nor revenge herself upon began to assume a quality almost of solidity, permanence. | Между тем, словно в обратной пропорции к исчезающему голосу, вызванный к жизни дух человека, которому она отказала в прощенье и не могла отомстить, начал постепенно как бы обретать некую прочность и неизменность. |
| Itself circumambient and enclosed by its effluvium of hell, its aura of unregeneration, it mused (mused, thought, seemed to possess sentience, as if, though dispossessed of the peace-who was impervious anyhow to fatigue-which she declined to give it, it was still irrevocably outside the scope of her hurt or harm) with that quality peaceful and now harmless and not even very attentive-the ogre-shape which, as Miss Coldfield's voice went on, resolved out of itself before Quentin's eyes the two half-ogre children, the three of them forming a shadowy background for the fourth one. | Всецело ушедший в себя, окутанный собственными адскими миазмами, в атмосфере своей нераскаянности, он размышлял (размышлял, мыслил, обладал чувствами, но хотя и был лишен покоя - усталости же он и вообще не знал, - покоя она ему ни за что не хотела дать, но причинить ему ущерб или обиду тоже было не в ее власти), миролюбивый, теперь уже безобидный и даже не особенно внимательный - это чудовище, которое под звуки голоса мисс Колдфилд прямо на глазах у Квентина разродилось двумя получудовищами-детьми, а затем все эти три чудовища образовали туманный фон для четвертого. |
| This was the mother, the dead sister Ellen: this Niobe without tears who had conceived to the demon in a kind of nightmare, who even while alive had moved but without life and grieved but without weeping, who-now had an air of tranquil and unwitting desolation, not is if she had either outlived the others or had died first, but as if she had never lived at all. | То была мать, покойница сестра Эллен, эта Ниобея без слез, которая в каком-то кошмаре зачала от демона, которой даже при жизни недоставало жизни, которая скорбела без рыданий и теперь являла собою воплощение смиренной безысходной тоски - не от того, что она как бы пережила всех остальных или, наоборот, умерла первой, а от того, что как бы и вовсе никогда не жила. |
| Quentin seemed to see them, the four of them arranged into-the conventional family group of the period, with formal and lifeless decorum, and seen now as the fading and ancient photograph itself would have been seen enlarged and hung on the wall behind and above the voice and of whose presence there the voice's owner was not even aware, as if she (Miss Coldfield) had never seen this room before-a picture, a group which even to Quentin had a quality strange, contradictory, and bizarre; not quite comprehensible, not (even to twenty) quite right-a group the last member of which had been dead twenty-five years and the first, fifty, evoked now out of the airless gloom of a dead house between an old woman's grim and implacable unforgiving and the passive chafing of a youth of twenty telling himself even amid the voice maybe you have to know anybody awful well to love them but when you have hated somebody for forty-three years you will know them awful well so maybe it's better then, maybe it's fine then because after forty-three years they cant any longer surprise you or make you either very contented or very mad. | Квентину казалось, будто он видит перед собою всех четверых - словно их посадили традиционной семейною группой тех времен, в позах церемонных и безжизненно благопристойных; группа эта теперь смотрелась, как смотрелся бы увеличенный и повешенный на стену позади и повыше голоса поблекший старинный дагерротип, о присутствии которого хозяйка этого голоса даже не подозревала, словно она (мисс Колдфилд) никогда прежде не видела этой комнаты - картинка, группа, даже на взгляд Квентина странная, причудливая и противоречивая, не совсем понятная; в ней (даже на взгляд двадцатилетнего) что-то было не так -группа из четырех человек, последний из коих умер двадцать пять, а первый - пятьдесят лет назад, вызванная теперь из безвоздушной мглы мертвого дома совместными усилиями неукротимой, ничего не простившей суровой старухи и покорно подавляющего свою досаду двадцатилетнего юноши, который даже под звуки этого голоса продолжал говорить про себя: Может, надо здорово знать человека, чтобы его любить, но если ты сорок три года кого-то ненавидел, ты будешь его здорово знать, так, может, тогда это будет лучше, может, тогда это будет просто замечательно, потому что сорок три года спустя он уже ничем не сможет тебя удивить или заставить тебя очень сильно обрадоваться или очень сильно разозлиться. |
| And maybe it (the voice, the talking, the incredulous and unbearable amazement) had even been a cry aloud once, Quentin thought, long ago when she was a girl of young and indomitable unregret, of indictment of blind circumstance and savage event; but not now: now only the lonely thwarted old female flesh embattled for forty-three years in the old insult, the old unforgiving outraged and betrayed by the final and complete affront which was Sutpen's death: | И может, даже это (этот голос, разговор, немыслимое и невыносимое изумленье) было когда-то громким воплем, подумал Квентин, давным-давно, еще когда она была девочкой, -воплем юного строптивого несожаленья, возмущения против слепых обстоятельств и жестоких событий; когда-то, но не теперь; теперь же осталась лишь женская плоть одинокой упрямой старухи, сорок три года держащей наготове оружие для отплаты за старую обиду, старое непрощенье, возмущенное и обманутое окончательным и полным афронтом, каким была смерть Сатпена. |
| 'He wasn't a gentleman. | - Он не был джентльменом. |
| He wasn't even a gentleman. | Он не был даже джентльменом. |
| He came here with a horse and two pistols and a name which nobody ever heard before, knew for certain was his own any more than the horse was his own or even the pistols, seeking some place to hide himself, and Yoknapatawpha County supplied him with it. | Он явился сюда - у него была лошадь, пара пистолетов и имя, которого никто никогда прежде не слыхал, не был даже уверен, что оно действительно принадлежит ему, точно так же как его лошадь и пистолеты, - явился искать места, где он мог бы укрыться, и округ Йокнапатофа ему такое место предоставил. |
| He sought the guarantee of reputable men to barricade him from the other and later strangers who might come seeking him in turn, and Jefferson gave him that. | Он искал поручительства почтенных людей для защиты от других незнакомцев, которые могли появиться позже, в свою очередь разыскивая его, и Джефферсон дал ему это. |
| Then he needed respectability, the shield of a virtuous woman, to make his position impregnable even against the men who had given him protection on that inevitable day and hour when even they must rise against him in scorn and horror and outrage; and it was mine and Ellen's father who gave him that. | Потом ему потребовалась респектабельность -щит в образе добродетельной женщины, чтобы сделать его неуязвимым даже для людей, которые его защищали, - в тот неизбежный день и час, когда даже им пришлось восстать против него с презрением, ужасом и возмущеньем; и не кто иной, как наш с Эллен отец дал ему это. |
| Oh, I hold no brief for Ellen: blind romantic fool who had only youth and inexperience to excuse her even if that; blind romantic fool, then later blind woman mother fool when she no longer had either youth or inexperience to excuse her, when she lay dying in that house for which she had exchanged pride and peace both and nobody there but the daughter who was already the same as a widow without ever having been a bride and was, three years later, to be a widow sure enough without having been anything at all, and the son who had repudiated the very roof under which he had been born and to which he would return but once more before disappearing for good, and that as a murderer and almost a fratricide; and he, fiend blackguard and devil, in Virginia fighting, where the chances of the earth's being rid of him were the best anywhere under the sun, yet Ellen and I both knowing that he would return, that every man in our armies would have to fall before bullet or ball found him; and only I, a child, a child, mind you, four years younger than the very niece I was asked to save, for Ellen to turn to and say, | Нет, нет, я не оправдываю Эллен: слепая романтичная дура, чье поведение можно извинить разве что молодостью и неопытностью, если их можно считать оправданьем, слепая романтичная дура, а позднее слепая глупая женщина-мать, которую нельзя было больше оправдать ни молодостью, ни неопытностью, когда она лежала при смерти в том самом доме, на который променяла и гордость и покой и где возле нее была только дочь - уже все равно что вдова, хотя и не успевшая еще стать новобрачной, - дочь, которой три года спустя и в самом деле суждено было овдоветь, хотя она еще не успела стать никем вообще; а также сын, который отрекся даже от самой крыши, под которой родился и куда ему суждено было вернуться всего лишь один только раз, прежде чем исчезнуть навсегда, вернуться убийцей и почти братоубийцей; а он, изверг, мерзавец и дьявол, сражался в Виргинии - там земля могла скорее избавиться от него, чем где-либо еще под солнцем; однако мы с Эллен обе знали, что он вернется, что прежде, чем найдет его пуля или ядро, погибнут все до единого солдаты наших армий; и лишь ко мне одной, к девочке, заметьте, к девочке, четырьмя годами моложе той самой племянницы, которую меня просили спасти, ко мне одной только и оставалось Эллен обратиться с просьбой: |
| "Protect her. | "Защити ее. |
| Protect Judith at least." | Защити хотя бы Джудит". |
| Yes, blind romantic fool, who did not even have that hundred miles of plantation which apparently moved our 'father nor that big house and the notion of slaves underfoot day and night which reconciled, I wont say moved, her aunt. | Да, слепая романтичная дура; ведь для нее не существовало даже той стомильной плантации, которая, очевидно, соблазнила нашего отца, ни этого огромного дома, ни даже день и ночь пресмыкавшихся рабов - ничего того, что примирило, я не хочу сказать, соблазнило, ее тетку. |
| No: just the face of a man who contrived somehow to swagger even on a horse-a man who so far as anyone (including the father who was to give him a daughter in marriage) knew either had no past at all or did not dare reveal it-a man who rode into town out of nowhere with a horse and two pistols and a herd of wild beasts that he had hunted down singlehanded because he was stronger in fear than even they were in whatever heathen place he had fled from, and that French architect who looked like he had been hunted down and caught in turn by the Negroes-a man who fled here and hid, concealed himself behind respectability, behind that hundred miles of land which he took from a tribe of ignorant Indians, nobody knows how, and a house the size of a courthouse where he lived for three years without a window or door or bedstead in it and still called it Sutpen's Hundred as if it had been a king's grant in unbroken perpetuity from his great grandfather-a home, position: a wife and family which, being necessary: to concealment, he accepted along with the rest of respectability as he would have accepted the necessary discomfort and even pain of the briers and thorns in a thicket if the thicket could have given him the protection he sought. | Нет, всего лишь лицо человека, который ухитрялся выступать этаким гоголем, даже сидя верхом на лошади, человека, который, насколько было известно всем (в том числе отцу, который отдаст ему в жены свою дочь), либо вовсе не имел прошлого, либо не осмеливался о нем рассказать, человека, который въехал в город прямо ниоткуда с лошадью, с парой пистолетов и со стадом диких зверей, которых он один, без всякой посторонней помощи затравил, ибо в той никому не ведомой языческой стране, откуда он сбежал, он был даже страшнее их самих, и с этим французом-архитектором, у которого был такой вид, словно его, в свою очередь, затравили и поймали эти самые негры, - человека, который бежал сюда и спрятался, укрылся за респектабельностью и за этой сотней миль земли, которую он неизвестно как выманил у племени невежественных индейцев, и за домом величиной со здание суда, в котором он прожил три года без единой оконной рамы, двери или кровати, и которые он все равно называл Сатпеновой Сотней, словно все это было пожаловано королем его прадеду и с тех пор непрерывно переходило по наследству от отца к сыну - дом и положение, супруга и семья, они были необходимы для маскировки, и потому он принял их вместе со всем остальным, что составляет респектабельность, как принял бы неизбежные неудобства и даже боль от шипов колючего кустарника, если б этот кустарник мог дать ему защиту, которой он искал. |
| 'No: not even a gentleman. | Нет, он не был далее джентльменом. |
| Marrying Ellen or marrying ten thousand Ellens could not have made him one. | Женитьба на Эллен или даже на десяти тысячах Эллен не могла бы сделать его джентльменом. |
| Not that he wanted to be one, or even be taken for one. | Не то чтобы он хотел быть джентльменом или хотя бы чтоб его за такового принимали. |
| No. | Нет. |
| That was not necessary, since all he would need would be Ellen's and our father's names on a wedding license (or on any other patent of respectability) that people could look at and read just as he would have wanted our father's (or any other reputable man's) signature on a note of hand because our father knew who his father was in Tennessee and who his grandfather had been in Virginia and our neighbors and the people we lived among knew that we knew and we knew they knew we knew and we knew that they would have believed us about whom and where he came from even if we had lied, just as anyone could have looked at him once and known that he would be lying about who and where and why he came from by the very fact that apparently he had to refuse to say at all. -And the very fact that he had had to choose respectability to hide behind was proof enough (if anyone needed further proof) that what he fled from must have been some opposite of respectability too dark to talk about. | В этом не было никакой необходимости, ибо все, что ему требовалось, - это имена Эллен и нашего отца на брачном свидетельстве (или на любой другой бумаге, удостоверяющей его респектабельность), которое люди могли увидеть и прочитать, точно так же как ему нужна была бы подпись нашего отца (или любого другого почтенного человека) на долговой расписке, потому что наш отец знал, кем был его отец в Теннесси и кем был его дед в Виргинии, а наши соседи и люди, среди которых мы жили, знали, что мы это знаем, а мы знали, что они знают, что мы знаем, и мы знали, что они поверили бы нашим словам о том, кто он и откуда он родом, даже если бы мы солгали, точно так же как всякий, однажды на него взглянув, сразу бы понял: он будет лгать о том, кто он, и откуда он родом, и зачем он сюда приехал, понял бы просто потому, что он вообще ничего о себе не говорил. И именно то, что он решил укрыться за респектабельностью, служило уже достаточным доказательством (если кто-либо нуждался в дальнейших доказательствах), что бежал он наверняка от чего-то прямо противоположного респектабельности, слишком темного, чтобы об этом упоминать. |
| Because he was too young. | Ибо он был слишком молод. |
| He was just twenty-five and a man of twenty-five does not voluntarily undertake the hardship and privation of clearing virgin land and establishing a plantation in a new country just for money; not a young man without any past that he apparently cared to discuss, in Mississippi in 1833 with a river full of steamboats loaded with drunken fools covered with diamonds and bent on throwing away their cotton and slaves before the boat reached New Orleans-not with all this just one night's hard ride away and the only handicap or obstacle being the other blackguards or the risk of being put ashore on a sandbar, and at the remotest, a hemp rope. | Ему было всего двадцать пять лет, а человек в двадцать пять лет по доброй воле не станет подвергать себя тяготам и лишениям, связанным с расчисткой девственных земель и устройством плантации на новом месте ради одних только денег; тем более молодой человек с прошлым, о каком ему явно не хотелось рассказывать в Миссисипи в 1833 году, когда на реке было полно пароходов, битком набитых пьяными дураками; нацепив на себя брильянты, они из кожи вон лезли, стараясь избавиться от своих рабов и хлопка еще до прибытия судна в Новый Орлеан -ведь туда можно было доскакать за одну ночь, а единственным препятствием и помехой были только другие злодеи, или риск быть высаженным на песчаную отмель, или, в самом худшем случае, петля. |
| And he was no younger son sent out from some old quiet country like Virginia or Carolina with the surplus Negroes to take up new land, because anyone could look at those Negroes of his and tell that they may have come (and probably did) from a much older country than Virginia or Carolina but it wasn't a quiet one. | Он ведь был не из младших сыновей, которых посылали из каких-нибудь старых мирных краев вроде Виргинии или Каролины с лишними неграми добывать новую землю - взглянув на этих его негров, каждый сразу видел, что они могли явиться (и наверняка явились) из краев много более старых, нежели Виргиния или Каролина, и уж во всяком случае далеко не мирных. |
| And anyone could have looked once at his face and known that he would have chosen the river and even the certainty of the hemp rope, to undertaking what he undertook even if he had known that he would find gold buried and waiting for him in the very land which he had bought. | А взглянув разок ему в лицо, каждый мог убедиться, что он предпочел бы реку и даже верную петлю тому, за что взялся, - знай он даже наверняка, что в той самой купленной им земле зарыто золото, которое только и ждет его прихода. |
| 'No. | Нет. |
| I hold no more brief for Ellen than I do for myself. | Я оправдываю Эллен не больше, чем самое себя. |
| I hold even less for myself, because I had had twenty years in which to watch him, where Ellen had had but five. | Себя я оправдываю даже меньше, потому что для наблюдения за ним у меня было двадцать лет, а у Эллен всего лишь пять. |
| And not even those five to see him but only to hear at second hand what he was doing, and not even to hear more than half of that, since apparently half of what he actually did during those five years nobody at all knew about, and half of the remainder no man would have repeated to a wife, let alone a young girl; he came here and set up a raree show which lasted five years and Jefferson paid him for the entertainment by at least shielding him to the extent of not telling their womenfolks what he was doing. | Да и за эти пять лет она его не видела, а только слышала от третьих лиц о его делах, да и слышала-то не больше чем о половине - ведь половины того, что он эти пять лет действительно делал, наверняка не знал вообще никто, а о половине остального ни один мужчина не заикнулся бы своей жене, а тем более молодой девице; он явился сюда и открыл балаган, и Джефферсон целых пять лет платил ему за развлечение хотя бы тем, что скрывал от своих женщин его дела. |
| But I had had all my life to watch him in, since apparently and for what reason Heaven has not seen fit to divulge, my life was destined to end on an
Шрифт
Фон
Похожие книги
Невеста для варвара
11.9К
88
Мужчины без женщин
533
24
Бабилей (сборник рассказов)
855
24
Популярные книги автора
Роза для Эмили
906
3
Полный поворот кругом
184
7
Авессалом, Авессалом!
1К
97
|