Им он принялся аккуратно резать опоясывающий горло Найла
пластырь.После нескольких длинных, глубоких надрезов его удалось стянуть.
Воздух неприятно холодил обнажившуюся кожу.
Подавшись вперед,лекарькоснулсягорла Найла указательным пальцем,
отчего юноша болезненно поморщился.
- Что скажешь? - озабоченно спросил лекаря Доггинз.
- Ему повезло.Еще пара сантиметров вправо,и был быпокойником.-
Голос у Симеона был низкий, глубокий; не голос - рык.
Найл попробовалвысмотреть,чтотамделаетсяна шее,- куда там.
Доггинз поднял с ночного столика зеркальце,повернул так,чтобы Найлмог
видеть.На полированной стальной поверхности отразилась невероятного вида,
вся в кровоподтеках,образина.Белки глазналитыкровью,щекипокрыты
краснымиилиловымиотметинами,напоминающимисиняки.На глотке четко
различались отпечатки пальцев, желтые с лиловым.
- Что с Одиной? - осведомился он у Доггинза.
- Схоронили нынче утром.
- Нынче утром?
- Да. Ты здесь лежишь без чувств вот уж два дня. У тебя был жар.
Симеон достал из сумки склянку с бурой жидкостью.
- Открой рот.
Найл повиновался и почувствовал,какнаязыкемуупалонесколько
капель прохладной жидкости.
- Будет жечь. Закрой глаза и старайся не сглатывать.
Растекшись порту,жидкость словно воспламенилась.Вот она дошла до
глотки, и боль стала невыносимой. Найл зажмурился и уперся головой в обитую
тканью спинку кровати. Через несколько секунд боль переплавилась в приятное
тепло.Найл не сдержался,сглотнул.Одновременно с тем тепло существенно
сгладилобольвдыхательномгорле.Затемвсетелоокуталаприятная
осоловелость.
- Чудесное снадобье, - заметил Найл с дремотным блаженством.
- Называется шакальей травой, из Великой Дельты.
- Ты был в Дельте? - Найл удивленно расширил глаза.
- Много раз.
- Ты мне о ней расскажешь?
- Да, только не сейчас. Отдыхай пока.
Доггинз и лекарь удалились,оставив Найла одного.И хотяонощущал
теперьглубокуюрасслабленность,сонливостьужене чувствовалась.Тут
вспомнилась Одина,последний ее поцелуй - Найла заполнила жалость и горечь
утраты,глазазатуманилисьот слез.Найл не утирал их,и они струйками
сбегали по щекам.В свое время он тяжело перенес гибель отца,но страдал,
какоказавшийся в одиночестве ребенок.Теперь же это была безутешная мука
взрослого, утратившего любимого человека.
Казалось невыразимо обидным и жестоким,что вот так, в расцвете сил и
красоты, человек уходит в землю.
Следующие полчасаНайломбезраздельновладелатемнаямеланхолия и
пессимизм. Поневоле напрашивался вывод, что вся жизнь - трагическая ошибка,
и невидимые силы,вершащие человечьи судьбы,созерцают людей со скучливым
презрением.