Химики всего мира более ста лет подтверждали полученные им результаты, его аппарат хранился в
Лондоне как бесценная реликвия. Кавендиш стал, как говорили в те времена, "классиком", - и в то же время, сколько раз ни повторялся его
эксперимент, в азоте неизменно скрывался еще один элемент - неуловимый аргон (вместе с ничтожным количеством гелия и следами других веществ -
собственно говоря, со всеми теми данными, которые могли бы открыть перед химией двадцатого века совершенно новые пути), и каждый раз он
ускользал незамеченным между профессорскими пальцами, повторявшими опыт Кавендиша.
Нужно ли удивляться, что при таких огромных допусках научные открытия до самого начала двадцатого века по-прежнему оставались скорее цепью
счастливых случайностей, чем систематическим покорением природы?
И все же дух искания все больше и больше распространялся по земле. Даже школьный учитель не мог ему помешать. Если в девятнадцатом столетии
тех, кто жаждал познать тайны природы, была всего лишь горстка, то теперь, в первые годы двадцатого века, в Европе, в Северной и Южной Америке,
в Японии, в Китае и повсюду в мире их были уже мириады - тех, кто сумел преодолеть пределы интеллектуальной рутины и повседневной жизни.
И вот настал тысяча девятьсот десятый год - год, когда родители Холстена, которого впоследствии целое поколение ученых называло "величайшим
химиком Европы", сняли на сезон виллу вблизи Санто Доминико, между Фьезоле и Флоренцией. Ему тогда было только пятнадцать лет, но он уже
приобрел известность как математик и был одержим яростной жаждой познавать. Его особенно влекла тайна фосфоресценции, которая как будто не имела
никакой связи с любыми другими источниками света. Впоследствии в своих воспоминаниях Холстен рассказал, как он следил за танцем светляков среди
темных деревьев в саду виллы под теплыми бархатными небесами Италии; как он ловил их и держал в банках, а потом, предварительно изучив общую
анатомию насекомых, начал их вскрывать; и как он попробовал воздействовать различными газами и температурами на их свечение. А затем случайно
подаренная ему прелестная научная игрушка, изобретенная сэром Уильямом Круксом, - игрушка, называемая спинтарископом, в которой под воздействием
частиц радия светится сернистый цинк, - заставила его задуматься над возможной связью между этими двумя явлениями. Это была счастливая мысль, и
она очень помогла ему в его исследованиях. И очень редким и счастливым стечением обстоятельств можно считать тот факт, что эти любопытные
явления привлекли внимание именно талантливого математика.
8
А в то время, когда Холстен размышлял над своими светляками во Фьезоле, некий профессор физики по фамилии Рафис читал в Эдинбурге цикл
вечерних лекций о радии и радиоактивности. Эти лекции привлекали большое количество слушателей. Профессор читал их в маленьком лектории, в
котором с каждым вечером становилось все теснее. На последней лекции все скамьи были битком набиты до самого последнего ряда, но даже те, кто
стоял в проходах, забывали об усталости - так захватили их гипотезы, которые излагал профессор. Но особенно заворожен был один слушатель -
круглоголовый вихрастый молодой горец: он сидел, обхватив колени большими красными лапищами, и впитывал каждое слово. Глаза его сияли, щеки
раскраснелись, уши горели.
- Таким образом, - говорил профессор, - мы видим, что радий, который сперва представлялся нелепым исключением, безумным извращением,
казалось бы, наиболее твердо установленных принципов строения материи, на самом деле обладает теми же свойствами, что и другие элементы.