Ипата не было. На третью ночь всякая надежда пропала. «Завтра с утра пойду искать, — решил Лукич. — Живым или мертвым, а найду». Костра зажигать не стал. Выгнал веткой комаров из шалаша, залез внутрь, заложил вход и лег. Сон не шел. Слушал, как звенят комары вокруг. Слышал, как подбегала лисица… и вдруг посторонний хруст, легкие приближающиеся шаги. Это человек. Лукич схватил свою берданку, бесшумно вылез из шалаша и спрятался в орешнике. Шаги приближались, человек шел уверенно, без опаски. Неужели Ипат? Лукич свистнул тонко с перерывом. Так свистят рябчики весной в поисках подруги. Такого свиста летом не услышать в лесу, но знает об этом только охотник. Шаги остановились.
— Лукич! Здесь, что ли? — раздался в темноте знакомый голос.
— Здесь, здесь! — обрадовался Лукич.
Старики пошли друг другу навстречу.
— А я думал, ты убег, — сказал Ипат, еще не видя приятеля.
— Зачем убег. Я тебя поджидал. Ты потише.
— Ничего. Мы теперь тут с тобой председатели на весь лес и полные хозяева.
Ипат спустился вниз, нашел друга, похлопал его по спине.
— Ну вот… теперь мы заживем, а то одному-то тоскливо. Костер бы надо, — сказал он, заметив вырытую нишу. — Давно горячего не пил.
Лукич засуетился. Быстро зажег костер, спустился с чайником к ручью.
— Ах, я старый дурак! — сказал Ипат, снимая котомку.
— А что? — Отозвался из темноты Лукич.
— Да как же… Уложил там одного германца, а винтовку не подобрал. Неужели ты будешь с берданкой ходить…
— Невелика беда, я и с этой в обиду не дамся, — сказал Лукич, пристраивая над костром чайник.
— Нет, брат, германец — не медведь. У него оружия-то знаешь сколько.
Пока грелся чайник, рассказывал о своих приключениях другу.
— Взял на свою душу грех, шестерых на тот свет отправил, — закончил старик рассказ.
— Жалеешь? — спросил после некоторого молчанья Лукич.
— Жалею. Жалею, что мало, — ответил Ипат. Взял винтовку, обтер рукавом рубахи затвор, положил на колени. — Исправная. Я было боялся: вдруг мушка сбита или какие другие повреждения. Нет, целкая. В муху стрелять можно, не промажу.
Чайник фыркнул, плюнул из носика струей воды. Костер зашипел. Лукич ловко снял чайник обуглившейся палкой.
— Такие-то дела, Лукич. Испоганили нашу землю, — сказал, вздыхая, Ипат. — Жизнь порушили. Сколько народу мученья из-за них, проклятых.
— Тихо! — неожиданно оборвал Лукич. — Идет кто-то, — шепотом прибавил он, прислушиваясь.
Чайник сунули в шалаш. Закрыли сучьями нишу с костром. Схватили оружие.
Послышались шаги, тихие голоса.
— Заблудились. Ей-богу, заблудились. Я себе все руки поцарапала.
— Да нет… Иди за мной, чего ты все в сторону тянешь… Лезет на деревья… Ослепла.
— Темь-то какая…
— Скоро светать станет.
— Посидим здесь. Поотдохнем. Куда торопиться.
— Скоро же придем… Близко уж.
«Что за наважденье, — думал дед. — Настин голос, а другой Васькин».
— Вася, а Вася… дымом пахнет.
— Дымом? Верно.
«Васей назвала». Сердце у деда забилось сильней. «Они… одни ли только?» Как ни вслушивался Ипат, других шорохов не услышал.
Вдруг задрожали кусты. Кто-то оступился и полетел в овраг. На минуту все стихло. Затем раздался голос сверху.
— Настя! Где ты?
— Здесь… Вот, леший, провалилась.
— Зашиблась?
— Нет, мягко. Нога завязла… не вытащить.
— Настя, это овраг.
— Ну, да… Тебе всюду овраг мерещится.
Теперь дед был уверен, что невестка с внуком одни.
— Не совестно, Настя? Весь лес напугала, — громко сказал дед.
— Ой! Деда! Деда! — закричал мальчик. — Где ты, деда?
— Погоди, Васюк… не свались и ты.
Ипат перебрался к костру, убрал ветки, подкинул сучьев. Огонь быстро разгорелся, осветил старика.
— Видишь теперь, Васюк!
Мальчик, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, кубарем скатился вниз.
— Деда! Я говорил… я говорил. Я знаю дорогу, — говорил он, захлебываясь от радости.
Ипат обнял внука, усадил около шалаша.
— Настя, ну что ты там?
Женщина не отвечала. Послышался добродушный смех Лукича, и они появились вместе из темноты.
— Как ее угораздило на орешник сесть. Не поймешь, — смеялся Лукич.
Настя была немного сконфужена, но радость встречи скоро вытеснила все другие чувства. Занялись чаем.
— Как вы сюда попали? Зачем вернулись? — строго спросил Ипат.
Настя подробно рассказала, как они трое добрались с односельчанами до станции и, когда уже залезли в теплушку, Васька заупрямился. «Не поеду с вами, вернусь к деду. Все равно убегу». Как ни уговаривала его мать, он стоял на своем. Утром исчез. Настя выскочила из вагона, условилась с плакавшей невесткой, что разыщет Ваську и приедет со следующим поездом. Рассказала Настя, как она искала племянника, как нашла его. Уходить из родных мест, бросать деда на произвол судьбы ей и самой не хотелось. Поездов уже больше не было, и они решили вернуться домой. Рассказала, как они видели пожар, как попали под обстрел и как добирались сюда.
Дед выслушал молча, не перебивал, ласково погладил по голове мальчика, но сердито сказал:
— Ты что же это? Я тебе наказывал мать слушать, а ты бежал? А?
Васька молчал. Он знал, что теперь уже ничего не поправишь, никуда его не отошлют, он останется с дедом, а больше ему ничего и не надо.
Чай пили молча, по очереди: из двух кружек.
— А что теперь с нами будет? — спросила, наконец, молодая женщина.
— Будем в лесу, как медведи, жить. Два медведя, одна медведица, да медвежонок, — пошутил Лукич.
— Что будет не знаю, а дел у нас много, — серьезно отозвался Ипат. — Германец пришел незванно-негаданно… и надо его поворотить назад. Да так поворотить, коленкой под зад, чтобы другой раз не захотелось.
— Что же ты можешь, дед. Их много… Вон они как стреляют, — сказала Настя.
— Зачем я… Всем миром надо поворачивать, а стрелять-то мы тоже умеем, не промахнемся.
6. Хозяйственные заботы
У Насти при падении порвалась юбка, а зашить нечем. Еды мало, прибавилось два едока. Готовить еду не на чем. Единственный чайник, две кружки, вот и вся посуда.
— Собрались в лесу жить, а воду пригоршнями носить, — ворчала Настя. — Никакого соображения у мужиков насчет хозяйства нет. Юбку смолой склеивать?
— Ладно, не зуди. Достанем, — успокаивал ее Ипат.
— Когда ты достанешь, — не унималась молодуха. — Можно бы щавеля набрать, да щи сварить, а в чем их варить? В чайнике. Лопаты и той нет.
— На что тебе лопата? Огород копать?
— Мало ли что вырыть.
— Рой ножом. Вон какую Лукич яму выкопал, — старик показал невестке большой охотничий нож.
— Ножом. Много нароешь ножом. Надо землянку копать. Пойдут дожди, не очень-то посидишь в этом шалаше.
— Она дело говорит, Ипат, — согласился Лукич.
Весь день провели в лесу. Собирали ягоды, запасали хворост. Поминутно обращались к Ипату с предложениями.
— Пилу бы сюда хорошо. Лом.
— Спичек мало.
— Ведра надо не забыть. Полотенце… а то нечем лицо вытереть. Мыла. Соли.
— Чего вы заладили в одну дуду, — рассердился Ипат. — Оружие надо добывать, да немцев колотить, а не хозяйство заводить.
— Жить-то надо, — возразила Настя.
— Жить… Кто сюда звал вас. Ехали бы куда подальше и жили бы. Прогоним германца, жить будем, а пока он здесь, никакой жизни не может быть.
К вечеру старики пошушукались и стали собираться.
— Куда вы? — спросила Настя.
— На разведку. Ты тут с Василем останешься.
— Мы тоже с вами пойдем, — решительно заявила невестка. — Не для того мы назад воротились, чтоб сложа руки сидеть. Собирайся, Вася.
Старики переглянулись, но спорить не стали.
По лесу шли без разговоров, прислушиваясь к каждому шороху. Шли незаметными тропинками, известными одному Ипату. Где-то очень далеко слышались разрывы снарядов.
— На реке, не иначе, — шепотом сказал дед.
Под ногами Насти хрустнула сухая ветка. Ипат оглянулся, сделал свирепое лицо, погрозил кулаком. Подошли к деревне. На небе уже зажигались звезды. Дома вырисовывались черными тенями. На месте избы Ипата торчала печка, вокруг были навалены в беспорядке обгоревшие бревна, фруктовые деревья повалены, ульи сбиты. Настя всплеснула руками и замерла на месте, Стояли долго, напряженно вслушиваясь. В деревне стояла полная тишина.