Словно соглашаясь, кьони выпрыгнул из зарослей, подбежал ближе.
С каждым шагом становилось все жарче. Песок обжигал ступни, капли пота ползли по спине. Чарена снял рубаху, обвязал вокруг пояса, но легче не стало. Солнце резало глаза, гулом отзывалось в голове. Если не укрыться в тени, скоро этот гул превратится в боль. Чарена то и дело оглядывался на лес, искал тропы, следы охотников или лесорубов, но видел лишь чащу. Спрятаться бы в ее сумракено незримый путь, звенящий в глубине земли, тянулся вдоль озера. Не стоило сходить с пути.
Ведь люди были где-то рядом, этот край лишь притворялся диким. Даже если здесь дальний рубеж, должны быть селения и дороги. Сам воздух говорил об этом: стоило сделать глубокий вдох, и сквозь запахи хвои и речного ила проступал привкус гари, горной смолы и дегтя. И небобезоблачное, чистоеказалось тусклым, подернутым дымкой. Так бывает возле больших печей и плавилен и возле погребальных костров на поле битвы.
Чарена прищурился, заслонился от солнца. Лес на другом берегу был светлее, реже. Там могут быть тропы, ведущие к людям. Но сколько идти в обход? Озеро изгибалось, терялось в зеленом мареве. Прежде так легко было бы переплыть широкую водную гладь, но сейчас не стоило думать об этом. Слишком мало сил.
Кьони замер, насторожено глядя вперед. Чарена остановился рядом и сперва не понял, на что тот смотрит. А потом различил вдалеке среди прибрежных зарослей темный горб перевернутой лодки. Две фигуры склонились над нейсмолили борта или правили планки? Не разобрать.
Вот и люди, сказал Чарена.
Кьони метнулся к лесу. Обернулся на миг, глянул с мольбой.
Чарена покачал головой.
Прости, сказал он. Мне нужно к ним.
Волк исчез среди зеленых теней, растворился бесследно.
3.
Потом Мари пыталась вспомнить, почему же согласилась в этот день помочь брату. Сегодня у них обоих был выходнойно разве это повод? В выходной лучше выспаться. А вместо этого она встала затемно, помогла Кени собрать инструменты и вместе с ним отправилась к озеру. Сколько раз уже обсуждали, что проще забыть про эту лодку: продать ее все равно не удастся, будет стоять без дела, может пару раз ее спустят на воду и все. Но Кени спорил, напоминал, что это лодка отца. Что как только смогут ее починить, Кени вытащит из сарая удочки. Рыба ведь не помешает, особенно, если снова станет хуже с продуктами. А хуже наверняка станетна фронте у пролива нас опять теснят, и Мари слушала, вздыхала и кивала.
А если бы она осталась дома этим утром, то не встретила бы Рени.
Может, так было бы лучше.
Он застал их врасплох. Мари не услышала шагов, вздрогнула, когда на лодку упала чужая тень. Кени выпрямился, вытирая пот со лба, и вдруг нахмурился, крикнул:
Эй, ближе не подходи!
Тогда Мари обернулась.
Метрах в трех, у кромки воды, стоял парень. Едва ли старше, чем Кени, лет двадцать пять, не больше, а волосы белые, белее, чем бывает седина. И длинные, ниже плеч, ниже лопаток, так никто не носит. Босой, без рубашки, руки и грудь в красных пятнах солнечных ожогов. Кожа такая бледная, словно он все лето не выходил на солнце.
Он из лаборатории, поняла Мари. Больше такому неоткуда взяться. Значит, там правда ставят опыты на людях.
Мари знала, что должна бы испугаться, но страха не было, лишь любопытство.
Беги в поселок, сказал Кени. Голос его едва слушалсявот-вот снова сорвется на крик. Звони военным, пусть заберут его.
С чего ты взял, что он им нужен, ответила Мари и улыбнулась.
Пришлый встретился с ней взглядом и заговорил.
Его речь была странной, напевной, гортанные слоги, протяжные гласные. И ни одного знакомого слова.
Я не понимаю. Мари покачала головой. И только сейчас заметила, какие у него чудные глаза. Прозрачные, с сине-зеленым отливом. Ты не здешний?
Тот не ответил. Подошел к лодке и, не слушая окриков Кени, уселся в тени. Скрестил ноги, зажмурился и замер. Над его головой зудела мошкара, а он даже не отмахивался.
Сколько отсюда до лаборатории? Несколько часов пешком, не меньше. Даже по дорогеа если идти через лес, босиком И неизвестно еще, что с ним делали. Говорят, там испытывают особые стимуляторы, вколют тебе такойи будешь бегать без устали, а потом упадешь замертво.
Он даже по-нашему не говорит, сказал Кени.
Осторожно обогнул лодку, встал за спиной чужака. Смотрел так, будто тот был диким зверем, от которого непонятно чего ждать. Мари едва не рассмеялась: Кени, широкоплечий, загорелый, был на голову выше этого пришлогоеще и измученного экспериментами и дорогой. Такого надо жалеть, а не бояться.
Наверняка военнопленный, продолжал брат. Сбежал из лаборатории, надо сообщить
Чужак открыл глаза, взглянул на Кени, произнес что-то на своем языке.
Из лаборатории нельзя сбежать, возразила Мари. Кени мотнул головой, но не нашелся, что ответить. Может, он доброволец, откуда-нибудь из Шанми, там люди на любую работу согласны и язык у них свой. Наверняка оттуда! Отработал контракт, и его отпустили.
Кени нахмурился, но ничего не сказал. Мари почти слышала его невысказанную мысль, звенящую в жарком воздухе: конечно, отпустили, без ботинок, без вещей, в странной одежде. Или беглец, или это часть эксперимента, и неизвестно, что хуже.
А может, брат ни о чем таком не думал. Может, это были ее собственные мысли.
Кени вздохнул. Взглянул на сваленные возле лодки планки, на мотки пакли и банки с олифой. И устало спросил:
А что с ним делать-то?
Ждал ее ответа. Сколько бы Кени не спорил, решение всегда принимала она. Все-таки, она была старшей.
Ну нельзя же его тут бросить.
Мари опустилась на корточки перед пришлым, и тот повернулся к ней. Тряхнул головой, отбрасывая волосы с лица, Мари заметила черную прядь и невпопад подумала: чаще наоборот, седая прядь среди темных волос. А тут будто негатив, старинная стеклянная пластинка, на которой белое с черным поменялись местами.
Чужак смотрел спокойно, ни настороженности, ни испуга. Зрачки затопили почти всю радужку, глаза уже не казались такими прозрачными, странными. Стали почти обычными. Но необычным был сам воздух рядом с нимкак в преддверии грозы или под проводами, гудящими от тока.
Мари зажмурилась на миг, и наваждение пропало. Слишком жаркое солнце сегодня, уже напекло, и мерещится всякое.
Отведем его к нам, решила она. Если его ищут, то в поселке будут военные, отдадим им. А если нет, то поживет у нас, пока не оклемается. А звонить никуда не будем, конечно.
К нам? повторил Кени. Так обреченно и устало, что было ясностанет ругаться, но ничего не сделает. Ты такая неразборчивая. Мало тебе было того последнего придурка, ему плевать на тебя было, уехал не попрощавшись! А у этого ты даже имя узнать не сможешь.
Это почему же? Смогу. Мари засмеялась, а потом вновь повернулась к пришлому, ткнула себя пальцем в лоб и сказала: Меня зовут Мари. А тебя?
И указала на него.
Он взглянул на ее руку и ответил:
Чарена.
Произнес напевно, как и все свои слова.
Ну надо же, пробормотал Кени.
Вот видишь, сказала ему Мари и выпрямилась. А ты говорил «военнопленный». Имя-то у него обычное, наше!
4.
Чаки застыл, ни в силах шелохнуться.
Только что было жарко, парило, как перед ливнем, рубашка липла к телу. И вдругокатило холодом, словно за шиворот всыпали горсть льда. Запоздало вспыхнул страх, сердце пропустило удар и заколотилось с новой силой. Скорее, скорее, прочь отсюдано ни шагу не сделать, не закричать, и
Вдохзадержка дыханиявыдох.
Чаки зажмурился. Чернильные и алые пятна пульсировали за закрытыми веками, разрастались, стремясь поглотить друг друга.
Вдохзадержка дыханиявыдох.
Еще раз. И еще. Стук сердца стал тише, оно медленно успокаивалось, а страх съеживался, отступал, но не исчезал. Чаки сумел разжать до боли стиснутые кулаки и открыл глаза.
Никакой опасности не было. Ничего не изменилосьвокруг все та же сумрачная лесная духота, старые сосны, проблески полуденного неба над головой и прелая хвоя под ногами. Впереди прогалина, а на нейсизая скала в пятнах лишайника. Стоячий камень, таких несколько в округе, вот только этот расколот. Сверху донизу, будто кто-то рубанул огромным мечом.