. Вот, например,
старик Энгр, ты ведь знаешь, я плохо перевариваю его осклизлуюживопись,и
все же я признаю его крепким орешком и низко емукланяюсьзато,чтоон
плевал на всех ибылизумительнымрисовальщиком;всехэтихидиотовон
насильно заставил признать себя; а теперьонивоображают,будтопонимают
его... Кроме него и говорить неоком,толькоДелакруаиКурбе...Все
остальные - дрянь!.. Делакруа - старый лев, романтик, какаягордаяунего
поступь! Вот это колорист, краски на его полотнах горятиискрятся!Какая
хватка! Он покрыл бы своей живописью все стены Парижа, еслибыемутолько
предоставили возможность: его палитра кипела и переливаласьчерезкрай.Я
знаю, что это всеголишьфантасмагория!Нучтож,темхуже!Этомне
нравится, именно этоитребовалось,чтобыиспепелитьАкадемию...Потом
пришел другой, подлинный художник века, труженик, егомастерствовполной
мере классично, но ни один из этих кретинов не разобрался в нем. Они рычали,
черт побери! Вопили о профанации, о реализме,аэтотпресловутыйреализм
заключался лишь в сюжетах, видение же художника было таким же, как устарых
мастеров, а методы продолжали и развивали прекрасную традицию лучших полотен
наших музеев... Оба они, Делакруа и Курбе, пришли в свой час. Каждый изних
продвинул искусство вперед! Зато теперь! О, теперь...
Художник замолчал и, отступив немного, на несколько минутуглубилсяв
созерцание своей картины, потом продолжал:
- Теперь нужно нечто другое... не знаю хорошенько, что именно. Еслибы
я только знал и мог, я был бы силен. Да, тогда ябылбыименнотем,кто
нужен... Но только я чувствую, что романтическая живопись Делакруа трещит по
швам и распадается; а темная живопись Курбе отравляет тех, кто плесневеетв
затхлых мастерских, куда не проникает солнце... Понимаешь ли, возможно,все
дело в том, что искусству нужно солнце, нуженвоздух,нужнасветлаяюная
живопись, предметы и люди, переданные такими, как они существуют, освещенные
естественным светом... ну, я не могу это точно объяснить... Словом, живопись
должнаотображатьмиртаким,какимеговоспринимаетнашесовременное
видение.
Художник умолк: он не мог подыскать нужных слов,чтобысформулировать
неясные очертания живописи будущего, предвидениекоторойсозреваловего
сознании. Наступилодлительноемолчание,художникпродолжаллихорадочно
трудиться над бархатной курткой.
Сандоз слушал его, не меняя позы. Спиной к художнику, как быобращаясь
к стене, словно грезя, он заговорил:
- Нет, нет, никто не знает, а должны бы знать... ведь всякий раз, когда
учитель навязывал мнекакую-нибудьистину,яинстинктивновозмущалсяи
задавал себе вопрос: "Кого он обманывает: себя илименя?"Узостьихидей
приводит меня в отчаяние; я уверен, что истина кудашире...Божемой,до
чего было бы прекрасно посвятить всю жизнь творчеству, постаратьсяохватить
им все - животных,людей,всювселенную!Охватитьневсветедоктрин
определенной философии, диктуемойидиотскойиерархией,убаюкивающейнашу
гордость,нопроникнутьвмощныйжизненныйпоток,вмир,гденаше
существование всего лишь случайность, как пробежавшая собака или придорожные
камни? Все объединить - значит объяснить! Не взлет и не падение, не грязьи
не чистота, а мир - таков, как он есть.