Я продолжал набирать обороты, и секунду спустя мне показалось, что пора притормаживать, чтобы не врезаться в хрустальный пьедестал. Никаких молний, однако, не последовало, и я принялся карабкаться вверх по хрустальной поверхности, работая пальцами рук и ног, мне никогда прежде не приходилось взбираться по этому пьедесталу, при этом мои легкие надрывались, словно кузнечные мехи. Начался моросящий дождь, он смешивался с паром моего дыхания. Я оставлял кровавые следы на камне, но их должно было смыть.
Добравшись до вершины, я торопливо подполз на четвереньках к отверстию и проскользнул в него ногами вперед, сначала повиснув на краю, а затем просто рухнув в черную утробу, игнорируя наличие лестницы. Время решало все. Лишь почувствовав, что стою на ногах в сумрачной голубизне, все еще задыхаясь от напряжения, я ощутил себя в безопасности. Как только дыхание восстановилось, я позволил себе рассмеяться. У меня получилось! Я сбежал от лабиринта. Я разгуливал по камере, возбужденно хлопая себя по бедрам и стуча кулаками по стенам. Такая победа была хороша на вкус, и я не мог позволить этому мгновению пройти неотмеченным. Я шагнул к кладовке, достал бутылку вина и сделал хороший глоток. Затем я пробрался в боковую пещеру, где все еще лежал спальный мешок, уселся на него и, посмеиваясь, стал вновь проигрывать в памяти нашу эпопею с первичным лабиринтом. Моя леди Найда была просто великолепна. Неплох был и Мерлин, по крайней мере на этот раз.
Мне было любопытно, неужели лабиринт действительно затаил злобу. Иными словами, сколько должно пройти времени, чтобы я мог продолжить путь, не чувствуя себя в постоянной опасности? Ответа у меня не было. К сожалению. Разумеется, когда столько народу, то есть амберитов, шатается вокруг лабиринта, ему приходится вести себя соответственно. Разве нет? Я сделал еще глоток. Мне придется долго проторчать здесь.
Можно изменить свою внешность с помощью заклинаний, решил я. Когда я выйду отсюда, у меня будут черные волосы и борода (поверх зачатков настоящей бороды), серые глаза, прямой нос, скулы немного шире, а подбородок поменьше. Я буду казаться выше и гораздо тоньше. Я поменяю свое обычное яркое одеяние на темное. Придется воспользоваться и косметикой, причем не каким-нибудь легким макияжем, а сильными косметическими заклинаниями, проникающими глубоко, меняющими структуру тканей.
Размышляя над этим, я встал и отправился на поиски еды. Мне удалось найти немного тушенки и печенья, и я воспользовался легким заклинанием, чтобы разогреть банку супа. Нет, это не было нарушением физических законов места, в котором я оказался. Кристаллические стены блокировали любые входящие и исходящие чары, но мои заклинания пришли вместе со мной и вполне нормально действовали внутри стен.
За едой я опять стал думать о Найде, Мерлине и Корэле. Что бы сейчас с ними ни происходилодурное или хорошее, время работало на них. Даже если я пробуду здесь совсем недолго, развитие событий дома будет несоизмеримо с тем временным отклонением, которое создавало это место. Какой же тип времени заключал в себе лабиринт? Похоже, это были все возможные типы, точнее сказать, его собственное время, но я также чувствовал, что он особенно привязан к тому основному потоку времени, в котором существовал Эмбер. Вообще-то я был почти уверен в этом, поскольку именно там и разворачивалось основное действие. Поэтому, если я хотел быстро включиться в игру, мне следовало оставаться здесь, пока не заживет рука.
Но вот другой вопрос: насколько страстно лабиринт желает заполучить меня? Что я на самом деле значу для него? Каким он меня видит? Королем небольшого королевства Золотого Кольца. Убийцей одного из принцев Эмбера. Сыном человека, который когда-то намеревался разрушить его, лабиринт. При этой мысли я невольно заморгал, но отметил, что до сих пор лабиринт давал мне жить спокойно, не упрекая за действия отца. Что же касается моего участия в данном деле, то оно было минимальным. Его главной целью, похоже, был Корэл, а потом Мерлин. Возможно, я был чрезмерно осторожен. Скорее всего он просто перестал принимать меня в расчет, как только я исчез. И все же я не собирался выходить отсюда без маскировки.
Я доел суп и допил вино. Когда я выйду отсюда? И что буду делать? В моем мозгу теснились сотни предположений. Но вместе с тем меня начала одолевать зевота, а спальный мешок выглядел так заманчиво. Где-то блеснула молния, промелькнув за хрустальной стеной голубоватой волной. Затем донесся раскат грома. Значит, завтра. Завтра все продумаю
Я заполз в мешок и устроился поудобнее. Через мгновение меня уже не было.
Не имею представления, как долго я спал. Проснувшись, я по привычке удостоверился, что пока нахожусь в безопасности, проделал серию изнурительных упражнений, почистил одежду и съел легкий завтрак. Я чувствовал себя лучше, чем вчера, и рука уже начинала заживать.
Затем я сел и уставился в стену. Это длилось, наверное, несколько часов. Каков наиболее разумный вариант моих действий?
Я мог броситься обратно в Кашфу, к своему королевскому трону, мог начать охотиться за своими друзьями, мог просто спуститься под землю, лечь на дно и ждать, чем все это закончится. Вопрос заключался в приоритете. Что наиболее полезного мог я совершить во благо остальных? Над этим я размышлял до самого ленча.
Поев, я достал свой альбом и карандаш и начал вспоминать одну даму, воспроизводя ее черты на бумаге одну за другой. Я оттачивал изображение до самого вечера, чтобы скоротать время, хотя знал, что и так вышло похоже. Когда я занялся ужином, план моих завтрашних действий приобрел в голове законченную форму.
На следующее утро моя рана заметно уменьшилась, и я соорудил себе зеркало, протерев гладкую поверхность стены. Используя масляную лампу, чтобы не тратить даром чары на добывание света, я воспроизвел поверх собственных форм длинную, темную, костлявую фигуру и набросал орлиные черты лица поверх своих, дополнив их бородой. Я оглядел свою работу и увидел, что это хорошо. Затем я изменил вид своей одежды так, чтобы она соответствовала моему новому облику, на это я затратил одно небольшое заклинание. При первой возможности мне необходимо было достать новую одежду. Нет нужды делать такую энергоемкую работу, чтобы приобрести нечто столь тривиальное, как тряпки. Все это я проделал сразу как проснулся, потому что мне предстояло провести в этом камуфляже весь день и мне хотелось, чтобы он как следует обмялся, пристал ко мне; к тому же необходимо было проверить, нет ли в моей работе скрытых дефектов. По той же причине я решил немного поспать в своей маскировке.
Днем я опять достал альбом. Сначала я рассмотрел набросок, сделанный накануне, затем открыл чистый лист и нарисовал Козырь. Выглядел он вполне боевито. На следующее утро я вновь оглядел себя в зеркале, остался доволен, а затем водрузил лестницу и выбрался из пещеры. Было сырое холодное утро, высоко в небе, затянутом тучами, виднелись редкие голубые промоины. Мог опять начаться дождь. Но какое мне до этого дело? Я был на пути избавления.
Я потянулся было за альбомом, но передумал. Вместо этого мне вспомнился другой Козырь, с которым я имел дело многие годы, а также еще кое-что. Я достал свою колоду карт. Распечатав ее, я стал медленно перебирать карты, пока не дошел до печальной карты одинокого отца. Я хранил ее не ради пользы, а из сентиментальных побуждений. Он выглядел точно так, как я его запомнил, но я отыскал эту карту не с целью пробудить воспоминания. Меня интересовал предмет, висевший у него на боку.
Я сосредоточился на Вервиндле, мече, по всем признакам обладавшем магическими возможностями, в чем-то родственном Грейсвандиру Корвина. И я вспомнил рассказ Мерлина о том, как его отец вызвал для него Грейсвандир после побега из амберских темниц. Между ним и тем мечом было какое-то родство. Я задумался. Теперь, когда события развиваются так быстро и впереди маячат новые приключения, было бы разумно встретить их оснащенным достойной сталью. Хотя отец был мертв, Вервиндль оставался живым. Хотя я не мог дотянуться до отца, нельзя ли дотянуться до его клинка, пребывающего, по некоторым сведениям, где-то в Хаосе?
Я сосредоточился на мече, мысленно взывая к нему. Мне почудилось, будто я что-то услышал, и когда я дотронулся до того места на карте, где он был изображен, оно показалось мне холодным. Я стал тянуться. Дальше, сильнее. И затем возникла ясность, и близость, и ощущение холодного, чуждого разума, изучающего меня.