Шмелев гневно сверкнул глазами на Ротмистрова и ничего не сказал.
Получив деньги, пальто и шерстяной отрез для Ганьшиной, они сели вечером в поезд и под утро приехали в Рязань. Выйдя из вагона, Ольга спросила:
Домой или в Дом колхозника? Или подождем, как ободняется?
Уже рассветает. Пойдем по морозцу, ответила Даша. Днем дорога так раскиселится, что накупаемся в низинах и логах.
И то правда, согласилась Ольга.
Подруги вышли на вокзальную площадь и направились по широкому шоссе.
* * *
Девушки шли молча, смотрели под ноги, на дорогу, чтобы не попасть в выбоины, в воду, скрытую тонкой пленкой льда. Снег хрустел под сапогами. Утренние сумерки слабо редели. Казалось, что они не хотели уходить с полей и лугов. Только на востоке накалялась все ярче и ярче полоса зари. От ее бликов вспыхивали застывшие лужи и отдельные льдинки.
Ольга думала о втором письме Павлова, которое не вызывало сомнений в его чувствах. «Надо бы ответить ему, вздохнула она и тут же возразила самой себе: И хорошо, что не ответила». Стала думать об отце, от которого нет писем больше двух лет. «Жив ли он? Наверно, убит. Недавно наградили орденами партизан из отряда Николая. Не отца ли этот отряд? О брате нечего и думать убит под Сталинградом». Вспомнив о них, она заплакала, и слезы побежали по щекам, обветренным и разрумянившимся на утреннем морозце. Чтобы Даша не заметила ее слез, Ольга отошла от нее в сторону и немножко замедлила шаг.
Даша думала о майоре Николае Терентьевиче. Он прислал ей с фронта два письма. Второе письмо до того было нежно и преисполнено чувствами благодарности, что она перечитывала его несколько раз и задумывалась. Она как бы видела свое счастье, парившее недалеко, впереди. Оно благоухало весенним ароматом цветов. Даша немедленно ответила майору и теперь опять ждала от него письма. Костя звал ее мамой; вначале она краснела при этом, так как не испытала чувства материнства. Потом привыкла, и сердце ее стало чаще биться от этого чудесного слова «мама». Даша много писала о мальчике отцу, вкладывала в письма его рисунки. А в этом письме Даша написала: «Костя растет и очень любит меня». Она шла по дороге мимо знакомых сел, но мысли ее были то на фронте, то возле Кости. Вечерами, укладывая малыша в постельку, она рассказывала ему о подвигах отца или напевала колыбельную.
Подруги до того увлеклись своими думами, что не заметили, как их нагнала стройная девушка с продолговатым веснушчатым, но приятным лицом.
Здравствуйте, поздоровалась она.
Ольга и Даша ответили на приветствие.
Из Рязани? спросила девушка и, не ожидая ответа, затараторила: И я из Рязани. А я вас знаю вы работали на болоте, бригадиршами. И я там работала
А вот я что-то не знаю вас, сказала Ольга.
И я не встречала, отозвалась Даша.
Я работала в бригаде Лукерьи Филипповны, сообщила девушка. Зовут меня Юлией.
Ее бригада работала на соседнем поле, не на нашем, сказала Ольга.
Да, да, подхватила Юля. Лукерья Филипповна, говорят, сильно больна. Правда это? Очень жаль! Я все как-то собиралась проведать ее, но так и не собралась. Она вздохнула и замолчала.
Из-за лесочка показалось солнце. Его лучи рассыпались по крутому берегу Оки, по лугам и огородам.
Дорога свернула к берегу реки. Лед на Оке казался серым. На нем то там, то тут синела выступившая вода.
Вдали замаячила колокольня церкви, показалось село.
Когда солнце поднялось выше, стал таять снег, на дороге засверкали лужи, а на пригорках засеребрились и зазвенели ручьи. В воздухе звонко и радостно пели жаворонки.
Девушки вошли в село. Слобода выглядела уныло. У амбаров не было крыш, торчали стропила. Окна были забиты фанерой, заткнуты тряпьем. Крыльца покосились, вот-вот упадут. Тишину улицы нарушали только грачи да куры, копавшиеся в навозе.
Обеднело как село-то! вздохнула Юля. А какие в нем базары бывали! Одних лавок сколько было, а теперь ничего, лишь развалины!
Вы что, были на этих базарах? резко спросили Ольга.
Нет, меня тогда еще и на свете не было, грустно рассмеялась Юля. Это я от матери и других слышала.
Ольга промолчала. Ей было тяжело смотреть на кучи щебня и золы, из-под которых торчали желтоватые, полуобвалившиеся трубы. Новых построек не заметно: мужчины на войне, бьются с фашистами, молодые женщины и девушки на трудовом фронте.
Тарутина вздохнула.
До войны дома колхозников здесь выглядели не так, как теперь: утопали в садах, на улицах сел и деревень было чисто, многолюдно и весело. Фронт в сорок первом году был недалеко отсюда. Фашистские стервятники не один раз бомбили колхозы, расположенные у большака.
А какое катанье было в этом селе на масленицу, да и в нашем! опять нарушила молчание Юля. Парни и девушки нарядные, в санках с задками! На пасху гулянье, качели, песни, пляски А теперь ничего этого нет, одна тоска зеленая. Свадьбы какие пышные были! Поезд свадебный подвод в десять, лошади в лентах, под расписными дугами колокольцы-глухари. Динь-динь, трень-трень! Венчальные песни! А теперь
Ты все это видела? сердито, с раздражением спросила Ольга.
Нет, простодушно ответила Юля, мама говорила Это все у меня как в сказке.
Не видела, а мелешь! уже спокойнее сказала Ольга. Не надо оглядываться назад, смотри в будущее!
Стараюсь, покраснев, улыбнулась Юля, да что-то ничего не вижу
Протри глаза, вот и увидишь! крикнула Даша и отвернулась, на ресницах у нее показались слезы. И откуда тебя вынесло с такой сказкой! Разве мы не видим, что ли, и без тебя, что у нас перед глазами? Твоя мать врет о вчерашнем. Не верь ей! Не все жили так, как она рассказывает.
Юля смутилась и ничего не возразила спутницам, неожиданно озлившимся на нее.
Так девушки прошли несколько сел и стали подниматься на гору, залитую солнцем. Сверху бежали быстрые, ослепительно искрящиеся змейки ручьев. Гора казалась то синей, то золотой, слепила глаза. Однако ручьи своим блеском и звоном не развеселили девушек, не наполнили их сердца своей буйной радостью. Они быстро поднялись на гору и стали спускаться с нее. Теперь уже звенящие ручьи бежали не навстречу им, а вслед за ними, впереди них. Ока широкой беловатой полосой лежала направо, в глинистых берегах, обнажившихся от снега.
До свидания, девушки! громко, чуть обиженным тоном сказала Юля. Мне надо вот на эту дорогу. Я уже почти дома.
Прощайте! отозвались в один голос Даша и Ольга.
Желаем вам, Юля, снов золотых! крикнула Ольга.
И вам, девушки, того же! добродушно ответила Юля, не поняв иронии.
Она свернула с шоссе на проселок и быстро скрылась из глаз.
Сегодня не пойдем к Луше, сказала Даша.
Конечно, согласилась Ольга. Нам еще шагать часа два, а то и больше.
Да, трудненько немножко. Двадцать пять верст по такой дороге, а тут еще навязалась эта попутчица со своими воспоминаниями, проговорила Даша тоном, в котором еще слышались нотки раздражения. Если бы она стала еще вспоминать, то я не вытерпела бы и искупала ее в ручье.
Узнаю мою подружку, рассмеялась Ольга. Только злиться-то, пожалуй, и не стоит. Моя мама тоже любит вспоминать прошлое: и то было и се было, в том приволье и в другом раздолье. Послушаешь лучшей жизни и не надо. А как спросишь, много ли в жизни она видела хорошего, так и выходит одно горе да беспросветную нужду. Все радости-то, оказывается, присваивали себе немногие, богатеи. Юля мечтает, в сущности, о хорошем. Надо только сделать в жизни так, чтобы мечты вот таких Юлек не оставались бесплодными.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Девушки села тщательно готовились к отъезду на торф. Отобранные наряды они бережно укладывали в чемоданы.
В сельсовете Ольга и Даша заканчивали стенгазету. Было решено пустить передовицей большую статью Лукерьи Филипповны, которая начиналась так:
«Славно потрудились в прошлом сезоне девушки моей бригады. Каждая из них старалась работать за двоих: одну норму выполняла за себя, другую за фронтовиков. И это они правильно делали. Но не все еще торфяницы понимают, что чем ближе победа полный разгром фашистов, тем упорнее и настойчивее надо бороться за каждую тонну торфа. Некоторые торфяницы нашего участка в минувшем сезоне работали с прохладцей. Да, были, к сожалению, и такие! Вот, например, бригада Евгеньевой, работавшая недалеко от моей бригады. В ней здоровые и крепкие девчата, а работали они плохо, без огонька. Спросишь, бывало, у них: «Девушки, почему вы такие заспанные ходите, торф плохо убираете?» а они без зазрения совести отвечали: «Неохота! Работа не медведь, в лес не убежит!» Приличны ли такие ответы? Конечно нет! Евгеньева в прошлом сезоне своей бригадой осрамила наше село, и мне, и девушкам из моей бригады было стыдно за ее бригаду. Товарищи торфяницы! У большинства из вас родные и близкие на фронте. Они ждут нашей ударной трудовой помощи. Они уже четвертый год воюют без отдыха. У меня на фронте два брата, у Елены Карасевой три брата, у Анны Денисовой три брата и отец Что же скажут наши братья и отцы, добивающие фашистов, если мы будем плохо работать в этом сезоне, до начала которого остались считанные дни? Недавно я читала в газете, думаю, что и вы читали, что нашим славным бойцам осталось до Берлина не больше четырехсот километров. Чувствуете, что дело приближается к концу войны? Чтобы этот разгром врага был закончен нашими братьями и отцами, мы обязаны горячо, крепко трудиться в тылу; надо добыть столько топлива, чтобы наша промышленность не испытывала недостатка в электроэнергии, чтобы она удвоила, утроила производство снарядов, танков, орудий и самолетов. Девушки-торфяницы! Все на торфяные поля, все на добычу торфа! Вперед, к решительной победе над лютым врагом!