Я почувствовала, как сердце наполняется сладким трепетом: теперь-то я доберусь до этой книги!
но моему предвкушению не суждено было насытиться! Вошедшая вся в слезах Гюльбахар поведала мне, что паша был крайне разгневан, когда увидел у нее эту книгу, и отобрал ее.
Я пылала негодованием. Как он смеет! Я уже не ребенок, и имею право читать все, что пожелаю!
В гневе я направилась к нему, чувствуя, как все во мне кипит от обиды и возмущения. Что он о себе возомнил! Ягоспожа! И он обязан подчиняться моим распоряжениям!
Едва дождавшись, когда слуга откроет дверь, я влетела в покои паши.
Госпожа? он поднялся от своих бумаг с легким поклоном, внимательно и с удивлением глядя на меня.
Я с трудом перевела сбившееся дыхание и с достоинством, как мне казалось, обратилась к нему:
Что это значит, паша? Как ты смеешь вмешиваться в мои дела и покупки?
Выпрямившись и гордо вскинув голову, я постаралась всем своим видом показать чувство своего оскорбленного достоинства.
Он не отвел взгляд; смотрел на меня внимательно и учтиво, и не пытался оправдаться.
Я жду объяснений! поторопила его я, чуть не сложив руки на груди машинальным жестом, но вовремя опомнившись и приняв вполне достойную позу.
Госпожа, мягко и вкрадчиво заговорил он, не отводя от меня глаз, я был вынужден вмешаться в ваши покупки, потому что есть вещи, от которых вас нужно оберегать, и этомоя прямая обязанность.
Оберегать меня от книг? я постаралась мимикой передать всю глубину моих сомнений и недоверия к его словам. Не думаю, что это необходимо!
Но он был непоколебимчто крайне раздражало:
Это было необходимо, госпожа.
Поведя плечами, я постаралась вложить в этот жест всю силу своего негодования, после спросила:
Чем же мне может быть опасна обычная книга?
Он помолчал, потом медленно, явно подбирая слова с аккуратностью, ответил:
Госпожа, эта книга она не предназначена для глаз юных девиц.
Что? я почувствовала глубокое возмущение. Я уже не ребенок, Рустем!
Как будто мало мне было Малкочоглу и матушки! Неужели и собственный муж держит меня за ребенка!
Вы не ребенок, госпожа, успокоительным тоном, какой он обычно использовал на норовистых лошадях, сказал он, но есть книги
Он замялся и, кажется, даже покраснел слегка, и отвел, наконец, глаза, но почему-то я не чувствовала себя победительницей в этом поединке взглядов.
Между тем, он подобрал наконец свои слова, и снова взглянул на меня с большой мягкостью:
Вам не стоит читать такие книги, госпожа, потому что вы невинны. Книга, которая вам приглянулась, слишком вольно описывает некоторые аспекты отношений, которые должны остаться сокровенными.
В ужасе я поняла, что покраснела, осознав, что он имеет в виду.
Я я не знала пролепетали мои губы прежде, чем я успела осознать, что пытаюсь оправдаться. Тотчас новая волна гнева накрыла меня, и я гордо произнесла:Тем не менее, паша, это не оправдывает вас. Вы должны вернуть мне мою книгу!
Мой коронный и годами наработанный прожигающий взгляд опять не сработалРустем остался невозмутим.
Я не отдам вам эту книгу, госпожа, медленно произнес он, словно что-то решая для себя, а затем лицо его расцвело совершенно непристалой паше хулиганской улыбкой, и он незнакомым мне задорным голосом заявил:Впрочем, если вы так настаиваете, я бы мог почитать вам ее вслух как-нибудь вечером!
Впервые у меня не нашлось слов, чтобы осадить наглеца. Я застыла, как статуя, не веря своим ушам. Он впал в слабоумие?!
Ну же, Михримах! подначивал он меня, делая приглашающий жест рукой. Тебе же любопытно, правда? Ты же хочешь узнать, что написано в этой запретной книге, которую от тебя так прячут?
Он попал в точку; мне было настолько невыносимо любопытно, что я готова была спустить ему с рук его фамильярность и странный шутливый тон, так не идущий к тому образу, что сложился в моей голове.
По его лицу мне казалось, что он смотрит в самую мою душу и читает там все без преград. Но мое возмущение разбивалось о стену его непринужденной веселости. Он так открыто и радостно предлагал мне эти чтения что у меня не хватало сил гневаться.
Кажется, я так и стояла с глупо открытым ртом, не находя слов для ответа.
Потом просто развернулась и ушла, пытаясь уверить саму себя, что это не было бегством, и что мне совсем, совсем, совсем не любопытно! Нисколечко!
Выбежав из его покоев, я скрылась за поворотом и там почему-то рассмеялась. Хотя этот раунд явно остался за ним, я совсем не чувствовала себя проигравшей.
* * *
Мне было отрадно наблюдать за тем, как Михримах осваивается и оживает в нашем доме. Одно неизбывно было причиной моего огорчения: она избегала меня всячески, и даже просьб о своих нуждах не высказывала упрямо. Гюльбахар регулярно отчитывалась передо мной о повелениях госпожи, но сама султанша, как я полагаю, была не в курсе моей осведомленностииначе давно почтила бы меня своим гневом.
И без того немногословная в моем присутствии, после случая с Боккаччо она совсем затаилась, избегая даже глядеть на меня. Лишь временами мне удавалось поймать ее быстрый, затененный ресницами взгляд, и это выдавало ее с головой: ее разбирало любопытство.
По покупкам Михримах я уже понял, что у нее был пытливый и жадный до знаний ум; она знала несколько языков и явно стремилась к новым открытиям. Я не ожидал обнаружить в женщине такое стремление к наукам, и был заинтригован. Должно быть, с нею можно завести интересную и содержательную беседуесли бы только она рассматривала меня в качестве потенциального собеседника! Однако ж, увы, она старалась всячески игнорировать тот факт, что мы живем в одном доме и аккуратно не замечать меня всегда, когда это было возможно и прилично.
Поэтому я был весьма удивлен, когда она окликнула меня в саду во время моего возращения из дворца. Обыкновенно во время прогулки по нашему тихому саду она предпочитала оказывать вид, будто не замечает меня в тени деревьев, будто еще прозрачные сумерки уже скрывают меня от ее взора. Я знал, что не стоит приближаться к ней во время ее прогулки; это лишь причинит ей досаду. По нашему молчаливому согласию сад был территорией частичной слепотыона не видела в нем меня, а яее.
Немудрено, что первым делом я подумал было, что что-то случилосьиначе с чего ей нарушать свое обыкновение?
Она приближалась ко мне легким шагом, в своем гладко-сапфировом шелковом платье, и на губах ее играла совершенно непривычная мне ласковая улыбка. Я было приветствовал ее полагающимся поклоном, но она порывисто подошла ко мне и взяла за руки. Раньше, чем недоумение успело отразиться на моем лице, она прошептала:
Шах-Хубан приехала, смотрит с балкона, а сама улыбнулась совершенно обворожительно.
Сердце пропустило удар. Разумеется. Шах-Хубан. Как могло быть иначе? Я и не надеялся.
Несмотря на то, что ее ласка была лживой и вынужденной, я постарался изгнать горечь из своего сердца и улыбнуться ей в ответ как можно ласковее. И даже решился провести рукой по ее нежным и растрепанным ветром кудрям, приглаживая их.
Поворкуем, госпожа? насмешливым тоном выдал все же я свою горечь.
В темно-синих сумерках сада ее глаза и сами казались необычно синими, когда она подняла их на меня и ответила:
Придется поворковать, паша. Нельзя, чтобы тетушка в нас усомнилась.
Тягучий запах влажной хвои, промокшей после дневного дождя, плыл в прохладном воздухе. Этот запах словно ласкал, сглаживая тревоги сердца. Где-то на дереве скрипнула ветка, на которую села ночная птица. Михримах смотрела мне прямо в глаза и улыбалась нежно, как исполнившаяся мечта. Успокоительно шуршала трава: «Шах-Хубан, Шах-Хубан». Благословенна будь, султанша, которая своим ястребиным взором подарила мне эти мгновения близости с моей госпожой!
Надо идти, решила вдруг Михримах, высвобождая было руки, но я не отпустил:
Влюбленные не так себя ведут, госпожа, тихо заметил я, заглядывая в ее глаза.
Она чуть покраснела и смешалась; а я воспользовался случаемкогда еще мне подвернется такая удача? наклонился и легонько поцеловал ее.
Я был уверен, что она не оттолкнетслишком боялась взгляда тетушкино в то же время обоснованно опасался ее гнева. Поэтому поцелуй совсем не доставил мне того наслаждения, о котором я так долго мечтал; я был слишком занят тем, чтобы быть как можно более нежным и не напугать ее.