– Ничего не правильно. Просто дураки и все! – не на шутку горячился мальчик. – Ты у меня способная. Ты у меня вот такая! – мальчик с азартом поднял большой палец вверх. – Из тебя получится самая клевая артистка!
– Я рада, что ты так думаешь, – согласилась мать, пряча улыбку, в уголках рта.
– У тебя знаешь, какой заряд, сила?! – сын сжал кулаки и крепко стукнул их меж собой костяшками. – Будь здоров. Тебе не будет равных!
– Так у меня и звездная болезнь появится после твоих слов! – подтрунивая, промолвила Лиза, обернувшись и поправляя волосы перед маленьким зеркалом, сделанным из квадратика зеркального кафеля.
– Ты не веришь?! Зря смеешься. У нас немало хороших актрис, актеров! – высокопарно произнес он. – Есть просто замечательные, но таких классных как ты, точно нет. Успех тебе обеспечен. Ты их всех порвешь, как Тузик грелку!
– Ничего себе! Твои бы речи – да Богу в уши! – светлея лицом, промолвила она.
– Да-а-а! – продолжал настаивать мальчик и глаза его горели. – Ты будешь не просто артисткой, – а великой! Люди не дураки, они уже и сейчас это видят!
– Хм! И кто конкретно? – заинтересовалась Лиза, не понимая, что еще придумал Ваня, чтобы ее поддержать.
– Помнишь, на вечере в школе, ты читала стихи Бродского и Ахматовой? Почти полчаса и ни разу не запнулась и весь зал встал, захлопал, провожал тебя стоя.
– Эка невидаль – стихи в школе прочитать, – недоверчиво ухмыльнулась она. – Так как каждый сможет.
– А вот и не каждый, а тем более с выражением, чтобы мураши по телу пошли… – Ваня задумался, стал серьезным. – Я тобой тогда сильно возгордился. А Валентина Степановна сказала мне, что твоя мама как самая настоящая актриса выступала… Во-от! А она в этом толк знает. Знаешь, как она нас по литературе гоняет?! Зашибись! У нее не «пофилонишь».
Лиза, мимоходом, вникая в болтовню сына, убирала посуду. Но мысли ее ушли далеко. С летним отпуском, как всегда, было трудно. Пришлось наслушаться от Гавриловны: «Чумакова! Другого месяца для тебя не существует?! Опять в столицу! Кого это волнует?! Все летом хотят!» Пришлось убеждать, в который раз. Пустить слезу. А что делать?! Она отходчивая, поругает, отчитает и тут же пожалеет. Гавриловна прямая: любит иногда искренне послать на…, чем лицемерно улыбаться. Сама из подъездных уборщиц, при муже алкаше, до начальника ЖЭКа поднялась. Знает не понаслышке, почем фунт лиха и хороших работников умеет ценить. Правда коллеги не все такого мнения. За спиной, Лиза слышала и бурчание и недовольство. Чем сильнее горишь, тем больший ушат колкостей изливали коллеги. «Можно подумать!». «Тоже нашлась артистка!! А работать кто будет!». Но все ее любили и жалели, чтобы обижаться всерьез.
Лиза, сложив вымытую посуду, подошла к окну. За стеклом смеркалось. Выключили главный фонтан, и зажгли фонари в парке Унеэр. «Андреич командует. Как всегда, пунктуален старик!». Белые, похожие на шляпы фонари уходили двойной цепочкой, делали круг, огибая летнюю веранду и скрывались за бассейном. Фонтан уже третий год не включали, но деревья выросли и на лавочках, днем, любили посидеть старушки, вечером собачники с питомцами, и совсем поздно, влюбленные пары. Было тихо, только на Родниках тяжело и надрывно ухали сваезабивочные машины. Землю потряхивало. Строители закладывали новый дом напротив «Горожанки» сравняв при этом стадион, что сделали жильцы для ребятишек.
Она вдруг вспомнила, как сын отказался брать бесплатные обеды в школьной столовой. Их давали малообеспеченным семьям, детям матерей-одиночек и это было неплохое подспорье. До третьего класса мальчик ел, а потом выпрягся. Ни в какую! Гордый! Или кто что сказал! Сколько злых языков?! Пришлось пойти навстречу. Лиза договорилась взамен брать в школьном буфете сметану раз в неделю. Повариха – необъятная, но мудрая женщина – пожалела ее. Когда мать приносила банку со сметаной и ставила на стол, глаза сына светились радостью. «Моя – сметанка! Наверно из Простоквашино?!» – облизывался он и смешно водил глазами. Видать тоже переживал и был рад, что таким образом ситуация разрешилась.
– Бери! Бери сметанку! Ешь! – настаивал он. – Свежая!
– А ты?
– Я тоже себе на хлеб намажу.
И мазал густо, от души, и ел до белых усов и довольно улыбался.
– А еще мы забыли! Тебе же школьную форму покупать надо? – вспомнила Лиза, слегка отстранившись и рассматривая долговязую фигуру сына. – Видишь, как вытянулся за год?!
– Да фигня, только брюки выпустить немного, там есть запас, – бодро парировал мальчик. – Я знаю, так делают, материал еще хороший. Ну и шнурки на ботинках заменить, а то они в некоторых местах нитками пошли.
– А кроссовки? – нахмурившись напомнила Лиза.
– Закле-е-еим, – бесшабашно протянул мальчик. – Мы на траве иногда босиком гоняем.
– Как же? Видно будет! – усомнилась Лиза. – Ребятишки засмеют?! Ты же не оборванец, или нищеброд какой?
– А мы аккуратно. Пусть только попробуют?! Все знают, что я сорок раз на турнике подтягиваюсь.
По лицу Лизы пробежала быстрая улыбка.
– Сейчас-то уже нет? Что сочиняешь?! – взяла под сомнение его слова мать.
– Сейчас нет. Тренироваться надо, а негде. Турник бы сделать. Вот была бы у нас большая кварт… – и Ваня не договорив, осекся, быстро «сверкнул» глазами на мать и перевел разговор в другое русло. Лиза сделала вид, что не расслышала последнюю фразу. Квартирная тема у них тщательно замалчивалась. Это было негласное табу. Сын никогда не водил домой товарищей. И очевидно никто из сверстников не предполагал, в каких условиях они живут. А мама, и сын делали вид, что жилплощадь их вполне устраивает, что девять метров это еще здорово, так как есть колясочные и по семь, как на Плехановском! Правда, в них и проживали одиночки. Но это оставалось за скобками.
В эту крохотную комнатку был втиснут: туалет с китайским душем за занавеской, узкая кухонная плита Лысьва, холодильник, и телевизор. А у окна стоял маленький стол с откидной крышкой. Он одновременно служил и обеденным и письменным для приготовления школьных уроков. Но больше всего места занимала двухэтажная самодельная кровать, которую сделал местный плотник Василий Васильевич из своих материалов и при этом не взял с них ни гроша. Дядя Вася был добрый, золотые руки, но сильно пьющий и иногда приходил занять до получки. Лиза, когда были деньги, никогда не отказывала. А он каждый раз клялся, что это в последний раз.
Оставшийся незанятым, узкий проход в комнате, не позволял свободно ходить. И передвигаться приходилось немного бочком, и по очереди, но к этому мать с сыном привыкли. Обычно, сделав уроки, Ваня по навесной лестнице забирался на свой второй этаж, туда же убирал и лестницу, чтобы не мешалась в проходе, и вешал ее на стену под самый потолок. А Лиза напротив, садилась к столу и штудировала азы актерского мастерства. Иногда она декламировала, пела, но не громко, так как соседи начинали стучать по батарее, и приходилось переходить на громкий шепот или сворачивать занятия. Ване нравился этот громкий шепот, так как Лиза не имея возможности взять громкие ноты, старалась вложить в речь больше чувства, энергии и это у нее неплохо получалось.
Иной раз Ваня, пребывая в хорошем расположении духа, шутил, что их комнатка сделает и из него настоящего артиста, так как вольно или невольно, все Лизины пассажи он усваивал детской прочной памятью и порой даже напоминал ей слово или фразу, которую она забывала.
– А что, может быть! – с готовностью соглашалась мать, мечтательно глядя на сына. Она бы все за это отдала. Деревенской девочке, матери-одиночке, поступить в столичный театральный институт было крайне сложно. Это был предел мечтаний, просто надежда на чудо, в которое уже трудно было продолжать верить.
– Да не-ет, нет… конечно, какой из меня артист? Это девчоночьи мечты, – важно разглагольствовал Ваня, отступая, – лучше я буду матросом на большой шхуне или, в крайнем случае, коком на корабле и пойду в кругосветное путешествие. Может меня как Робинзона Крузо после кораблекрушения выкинет на необитаемый остров. Вот будет здорово!