...Сквозьдвойные,непрозрачныеотбелогольдастекла елеслышно
донесся звонок развода. Шухов вздохнул и встал. Знобилоего, каки раньше,
но косануть,видно, не проходило. Вдовушкинпротянул руку затермометром,
посмотрел.
-- Видишь, ни то ни сЈ, тридцатьсемь идве. Было бы тридцать восемь,
таккаждому ясно.Я тебя освободить немогу.На свой страх, если хочешь,
останься. После проверки посчитаетдоктор больным -- освободит, аздоровым
-- отказчик, и в БУР. Сходи уж лучше за зону.
Шухов ничего не ответил и не кивнул даже, шапку нахлобучил и вышел.
Теплый зяблого разве когда поймет?
Мороз жал.Мороз едкой мглицейбольноохватил Шуховаи вынудилего
закашляться. В морозе было двадцать семь, в Шухове тридцать семь. Теперь кто
кого.
ТрусцойпобежалШуховв барак.Линейканапролет была всяпуста, и
лагерь весь стоял пуст. Была та минутка короткая, разморчивая, когда уже все
оторвано, но прикидываются,что нет, что небудет развода. Конвойсидит в
теплых казармах, сонные головы прислоняквинтовкам,-- тоже имне масло
сливочное втакойморознавышкахтоптаться. Вахтерынаглавной вахте
подбрасываютвпечкуугля.Надзирателивнадзирательскойдокуривают
последнююцигаркупередобыском. Азаключенные,ужеодетые во всю свою
рвань,перепоясанныевсеми веревочками,обмотавшись от подбородка до глаз
тряпками от мороза,-- лежат нанарах поверходеял вваленкахи,глаза
закрыв, обмирают. Аж пока бригадир крикнет: "Па-дъем!"
Дремала со всемдевятымбараком и 104-я бригада.Толькопомбригадир
Павло, шевеля губами, что-то считал карандашиком да на верхних нарах баптист
Алешка, сосед Шухова, чистенький, приумытый, читал свою записную книжку, где
у него была переписана половина евангелия.
Шухов вбежал хоть истремглав, а тихосовсем,и -- к помбригадировой
вагонке.
Павло поднял голову.
--Нэ посадылы,ИванДенисыч? Живы?(Украинцевзападныхникакне
переучат, они и в лагере по отчеству да выкают).
И,со столавзявши,протянул пайку.Ана пайке -- сахаручерпачок
опрокинут холмиком белым.
ОченьспешилШухов ивсе жответил прилично(помбригадир--тоже
начальство, отнего даже больше зависит, чем от начальника лагеря). Ужкак
спешил,схлебасахаргубами забрал,языком подлизнул,одной ногойна
кронштейник --лезтьнаверхпостельзаправлять, --апайку такитак
посмотрел, ирукойналетувзвесил:естьли в ней те пятьсот пятьдесят
грамм, что положены. Паек этих тысячу не одну переполучал Шухов втюрьмах и
влагерях,и хоть ниодной из них на весах проверитьне пришлось, и хоть
шуметь и качать праваон, как человек робкий, не смел, но всякому арестанту
иШуховудавно понятно,что, честновешая,вхлеборезке не удержишься.