Старше любого смертного на земле, более
древний,чемлюбоедоисторическоеживотное воды и суши, он лежал ничком,
зарывшись лицом в ладони, как в подушку,--так,вэтойпозе,спалон
всегда,вседолгиеночидолгойжизнидеспота-затворника;нокогда мы
перевернули его, чтобы увидеть лицо, то поняли, что опознать его невозможно,
и не только потому, что лицо исклевали грифы; как узнаешь, он лиэто,если
никтоизнас не видел его при жизни? И хотя профиль его отчеканен на любой
монетесобеихсторон,изображеннапочтовыхмарках,наэтикетках
слабительныхсредств,набандажахинашелковыхладанках,хотяего
литографический портрет в золотом багете, изображающийегосознаменеми
дракономнагруди,былперед глазами у каждого в любой час и повсюду, мы
знали, что это были копии с давних копий, которые считались неверными ужев
годКометы, когда наши родители узнавали от своих родителей, кто он такой и
как выглядит, а те знали это от своих дедов; с малых лет мы привыкли верить,
что он вечен и вечно здравствует в Доме Власти; мы знали, что кто-то в канун
праздника видел, как вечером онзажигалвДомеВластишары-светильники,
слышалирассказыо том, как кто-то увидел его тоскливые глаза, его бледные
губы в оконце президентской кареты, увидел его руку,просунутуюизоконца
поверх затканной серебром, словно церковная риза, шторки, -- руку, задумчиво
благословляющуюпустыннуюулицу,мызнали,что он жив-здоров, от одного
слепого бродяги, которого много лет назад схватили воскресным днем на улице,
где этот бродяга за пять сентаво читал стихи позабытого поэта РубенаДарио,
-- схватили,но вскоре выпустили счастливым, с монеткой из чистого золота в
кармане, пожалованной ему в качестве гонорара за вечер поэзии,которыйбыл
устроентолько для самого; бродяга его, разумеется, не видел, ибо был слеп,
но если бы даже он был зряч, то всеравнонесмогбыувидетьгенерала,
потому что со времен Желтой Лихорадки увидеть его не мог ни один смертный. И
все-такимы знали, что он -- есть, знали, потому что земля вертелась, жизнь
продолжалась, почта приходила, духовой оркестр муниципалитета досубботнего
отбоя играл глупые вальсы под пыльными пальмами и грустными фонарями площади
деАрмас,ивсе новые старые музыканты приходили на смену умершим; даже в
последние годы, когда из обиталища власти не доносились ни голоса людей,ни
пениептиц,когдаперестали отворяться окованные броней ворота, мы знали,
что во дворце кто-то есть, потому что в окнах, выходящих всторонубывшего
моря, как в иллюминаторах корабля, горел свет, а если кто-нибудь осмеливался
подойтипоближе,тослышалзадворцовой крепостной стеной топот копыт и
дыхание каких-то крупных животных; а однажды вянваремыувиделикорову,
котораялюбоваласьзакатомспрезидентскогобалкона;представьте себе,
корова на главном балконе отечества! какое безобразие! нунедерьмоваяли
страна?!Нотут все засомневались, возможно ли это, чтобы корова очутилась
на президентском балконе? Разве коровы разгуливают по лестницам, даещепо
дворцовым,даеще устланным коврами? И такие начались тары-бары, что мы, в
конце концов, не знали, что и думать: виделимыэтупроклятуюкоровуна
балконепрезидентаилинамэтопростопомерещилосьоднажды вечером на
площади де Армас? Ведь на этомбалконениктоникогоиничегоневидел
давным-давно,вплотьдорассветароковойпятницы,когда сюда прилетели
первые грифы, покинув карнизы больницы для бедных, где ониобычнодремлют;
ноприлетелине только эти грифы, прилетело множество стай издалека -- они
возникали одна за другой, как некогда волны,которыекатилисьиз-затого
горизонта,гденыневместобылогоморялежит море пыли; весь день стаи
грифов медленно кружились над обиталищем власти, пока их вожак, их корольс
длиннойкраснойшеей,увенчанный, как короной, белыми перьями плюмажа, не
отдал безмолвный приказ, и тогда раздался звон разбитыхстекол,засмердело
великим покойником, грифы стали носиться туда-сюда, влетая и вылетая в какие
попало окна, как это бывает лишь в доме, покинутом хозяином, в доме, где нет
живых;ивпонедельникмыосмелилисьтожеивошли и увидели в пустом
святилище руины былого величия, инашлиеготелосисклеваннымгрифами
лицом,свыхоленными женственными руками, -- на правой руке, на безымянном
пальце, был перстень с государственной печаткой; все его телобылопокрыто
мелкойсыпью, особенно под мышками и в паху; на нем был брезентовый бандаж,
которыйподдерживалогромную,какраздутаябычьяпочка,килу,--
единственное,чегоне тронули грифы.