Я
сдраматическимиподробностями рассказал ей о своем бегстве с
родины. Я упомянул великих изгнанниковпрошлого.Онаслушала
меня, как Дездемона.
- Мнебыхотелосьвыучитьрусский,-говорилаона с
вежливым сожалением, что так идет к этому признанию. -Уменя
тетяродилась почти что в Киеве и еще в семьдесят пять помнила
несколько русских и румынских слов, но я - жалкийлингвист.А
как по-вашему "eucalypt"?
- Эвкалипт.
- О!хорошеевышлобыимядлягероярассказа."F.
Clipton". У Уэллса был "м-р Сноукс", оказавшийся производным от
"Seven Oaks". Я обожаю Уэллса, а вы?
Я сказал, что он величайший романтик и маг нашего времени,
но что я не перевариваю его социологической муры.
Она тоже. Апомнюя,чтосказалСтефенв"Страстных
друзьях",когдавыходил из комнаты - из бесцветной комнаты, в
которой ему позволили напоследок повидаться с любимой?
- На это я ответить могу. Там мебель была в чехлах,ион
сказал: "Это от мух".
- Да!Чудно, правда? Просто пробурчать что-нибудь, только
бынезаплакать.Напоминаеткого-тоизстарыхмастеров,
написавшегослепня на руке у своей сестры, чтобы показать, что
она уже умерла.
Я сказал, что всегда предпочитал буквальный смысл описания
скрытому за ним символу. Она задумчиво покивала, но, похоже, не
согласилась.
А кто у меня любимый изсовременныхпоэтов?Какнасчет
Хаусмена?
Ямногораз наблюдал его издали, а однажды видел вблизи.
Это случилось в Тринити, в библиотеке.Онстоялсраскрытой
книгойвруке,носмотрелв потолок, как бы пытаясь что-то
припомнить, - может бытьто,какдругойавторперевелэту
строку.
Она сказала, что "затрепетала бы от счастья". Она выпалила
эти слова, вытянув вперед серьезное личико и мелко потрясая им,
личиком, и гладкой челкой.
- Тактрепещитетеперь! Как-никак, вот он я, перед вами,
летом 22-го в доме вашего брата...
- Ну уж нет, - сказала она, увиливая от предложеннойтемы
(и при этом повороте ее речей я внезапно почувствовал перехлест
в текстуре времени, как если бы это случалось прежде или должно
было случиться опять). - Дом-то как раз мой. Тетя Бетти мне его
завещала, и с ним немного денег, но Ивор слишком глуп или горд,
чтобы позволить мне уплатить его страшные долги.
Теньукоравмоихсловах, - она была вовсе не тенью. Я
действительно верил даже тогда, едва перейдя за второй десяток,
что к середине столетиястануславнымивольнымписателем,
проживающимввольной,уважаемой миром России, на Английской
набережной Невы или водномизмоихроскошныхпоместий,и
созидающимпрозуи поэзию на бесконечно податливом языке моих
предков, между которыми я насчитывал одну издвоюродныхбабок
Толстогоидвухдобрых приятелей Пушкина.