Неоновая картина изображала карикатурный разинутый рот с торчащим из него красным языком, который нависал прямо над головой у убитой. Ультрафиолет в флуоресцентных трубках буквально выжигал сетчатку, набрасывая на мертвое лицо резкие черные тени. Смутно припомнилось, что вроде схожий сюжет он уже где-то видел. Ну да, у «Стоунз» – на обложке альбома «Липкие пальцы».
Потрясенный и растерянный, тогда Джексон даже не подумал, что подобное «произведение искусства» могло произрасти на местной почве. Нет, неоновая надпись «Конец игры», поставленная прямо перед телом и сияющая всем, у кого хватало духу ею любоваться, выглядела явно винтажной. При виде ее он ощутил натуральную тошноту, но все же надеялся, что восстановленная вывеска может оказаться зацепкой.
В ходе следственных мероприятий удалось проследить ее до одной лондонской фирмы, которая закрылась десять лет назад. Ни чеков, ни накладных. Ни к чему не привели и попытки обнаружить следы ДНК преступника – квартира сдавалась внаем на регулярной основе, и предыдущие постояльцы оставили в ней натуральную кашу из биологического материала.
Два месяца спустя в полиции Западного Мидленда вновь загремели тревожные колокола. Когда поступило сообщение о том, что убийца вновь нанес удар, Джексон, к своему стыду, ощутил некий мрачный подъем. Все элементарно: чем больше эпизодов, тем больше шансов прищучить Неона. Правда, делиться этой мыслью с родителями Ванессы Бут явно не стоило.
Ванесса, торговый представитель крупной фармацевтической фирмы, участвовала в какой-то конференции в городе и, как и предыдущая жертва, тоже оказалась за пределами своей «зоны комфорта». Как и Вики – да и как большинство праздношатающейся публики, наводнившей бирмингемскую Брод-стрит, – она основательно приняла на грудь и для промозглого зимнего вечера была слишком легко одета. Другими словами, представляла собой легкую добычу, с точки зрения какого-нибудь психа.
Войдя через огромные бронзовые двери Зала Памяти на площади Столетия, лишь недавно открытого после масштабной реставрации, охватившей и весь прилегающий район, Джексон чуть не ослеп. Это было все равно что смотреть на солнце в момент затмения. Прямо у подножия напоминающего саркофаг возвышения, воздвигнутого в память солдат, павших на полях сражений Второй мировой, возлежало обнаженное тело Ванессы, освещенное нестерпимо ярким мерцающим светом и словно обернутое перемещающимися пурпурными, кислотно-зелеными и бледно-желтыми лентами. Буйство света и красок резко контрастировало с темным витражным окном в глубине зала. Почерк был тот же самый. Пустота в глазах и вялая синюшная кожа трупа наводили на мысль, что к моменту обнаружения Ванесса, в отличие от предыдущей жертвы, была мертва как минимум несколько часов. Ее тонкое платье было небрежно наброшено на стоящую поблизости бронзовую витрину, где под стеклом лежали две книги памяти с именами погибших солдат. Старшина криминалистов, составлявший схему места преступления, даже не сразу его заметил, поскольку усыпальницу едва ли не целиком загораживала прислоненная к ней огромная неоновая надпись «Христос – это любовь». На тот момент Джексон не мог придумать чего-нибудь более далекого от истины. Шлепок по физиономии. Вытянутый средний палец. «Имел я вас всех!» Обитель скорби выглядела теперь словно увеселительный балаган в курортном приморском городке в разгар сезона.
И хотя, в теории, любой контакт оставляет след, убийца проявил похвальную предусмотрительность – с точки зрения криминалистов, место преступления оказалось едва ли не стерильным. «Черт бы его побрал!»
В марте – новый эпизод. На сей раз жертвой Неона оказалась Джина Дженкс, журналистка из крупного, работающего на всю страну таблоида. Тут Джексон решил, что в расследовании наконец-то наметился долгожданный прорыв.
В надежде сделать себе имя – «воссиять на журналистском Олимпе», как в таких случаях принято выражаться, – Джина решила предпринять собственное расследование деяний серийного убийцы, получившего прозвище Неон. В Мидленде она провела целую неделю и – обычная история – успела задать слишком много вопросов в слишком многих местах. Ее брошенный автомобиль нашли в окрестностях Сметвика[5], а вот тело журналистки обнаружилось в самом центре Бирмингема – усаженным верхом на огромного бронзового быка, украшающего пешеходный пассаж торгового центра под названием «Буллринг».
Облаченный в защитный пластиковый комбинезон, Джексон стоял с отвисшей челюстью, пытаясь не выдавать своего ошеломления, и только повторял про себя: «Господи, помилуй!»
Свет лился на знаменитую статую под всеми мыслимыми углами, преломляясь и отражаясь в стеклах окружающих магазинных витрин, соперничая с сияющими в них огнями. Расставленные вокруг бронзового быка неоновые вывески, одна из которых гласила: «Некоторые любят погорячее»[6], гудели и завывали на все лады. Джексону казалось, что он очутился внутри осиного гнезда. Неон не имеет запаха, но Мэтт отчетливо ощутил некий кисловатый душок – так пахнет страх.
С кружащейся головой и противной пульсацией в затылке он попытался сфокусировать взгляд. Во рту вдруг пересохло, легким стало тесно в груди. Прищурившись, внутри нестерпимо сияющего светового кокона Джексон наконец разглядел Джину, восседавшую на спине у быка, словно леди Годива[7]. Обнаженное тело переливалось всеми цветами радуги, ослепительное в своем вульгарном бесстыдстве. У скульптуры обнаружилось еще одно дополнение – с шеи быка свисала небольшая неоновая вывеска с именем Джины, светящаяся кислотно-розовым светом. Если у Джексона и были какие-то сомнения относительно способностей убийцы все тщательно планировать и скрупулезно следовать плану, то теперь они улетучились без следа.
А потом, полгода спустя, наступил черед Полли. И с ней Неон превзошел сам себя.
При этом воспоминании рот Джексона наполнился желчью, а с этой горечью пришло и стремление поскорей завершить начатое.
Звякнул оброненный кем-то молочник, и он едва не подпрыгнул на стуле. Опять подхватил телефон, ткнул на «Повтор». На сей раз остался на линии. Нервничал, опасливо прислушиваясь к звукам в трубке.
– Я хочу сделать заказ навынос.
– Из стандартного меню? – проскрипел в ухо измененный искажающей программой голос.
– Да, будьте добры.
– Вам известны условия оплаты?
– Известны.
– На какое время?
Он закашлялся.
– На сегодня, на десять вечера.
Томительная пауза.
– Это сложно?
– Нет. Давайте адрес.
Джексон назвал номер дома в Кингз-хит – пригородном районе в пяти милях к югу от центра.
– Есть какие-то проблемы с доступом на объект?
– Никаких. Дом чуть в стороне от улицы, в конце дорожки.
На другом конце линии одобрительно буркнули:
– Имя?
– Мэттью Джексон.
– Описание?
– Белый мужчина, тридцать восемь лет, шесть футов один дюйм, восемьдесят три кило, карие глаза, темные вьющиеся волосы, лицо бледное, полная нижняя губа, на левой щеке шрам. Я сейчас пришлю фото.
Сделав дело, Мэтт допил кофе и встал, ухватив отражение своего осунувшегося лица в зеркальной стене напротив. Оттуда на него смотрел человек, которого он едва узнавал. Оставалось лишь надеяться, что киллер, которого он только что нанял, чтобы убить самого себя, не столкнется со схожей проблемой.
2
Айрис Палмер жила на улице, которую политики назвали бы торжеством мультикультурализма[8]. Сама же Айрис никакого торжества тут и близко не наблюдала. Да, в Эдбастоне есть и шикарные кварталы, но она обитала в натуральной дыре, где всевозможные этнические группы существовали каждая сама по себе, относясь ко всем прочим с презрением или, что еще хуже, с полным отсутствием интереса. Выходцы из Западной Индии, с которыми она росла, давно съехали, их место заняли азиаты. Азиаты недолюбливали поляков. Поляки недолюбливали румын. Она, будучи просто молодой белой женщиной, вообще в расчет не принималась. Ну и пусть. Ей с ними детей не крестить.