- Давай-ка… за память светлую наших родителей. - Федор наполнил два хрустальных патрончика коньяком. - Мы ведь тоже уже… завершаем свой круг… А? - Федор, словно пораженный этой мыслью, такой простой, такой понятной, так и остался сидеть некоторое время с рюмкой в руке - смотрел сперва на брата, потом опять в стол, в стол смотрел пристально, даже как будто сердито. Очнулся, качнул рюмочку, приглашая брата, выпил. - Да, - сказал, - разворотил ты мне душу… А чем, не пойму. Наверно, правда, устал за эти дни. Думал, никакая меня беда не согнет, а вот… Ну, ничего. Ничего, вообще-то, не жаль! - встряхнулся он и сверкнул из-под нависших бровей своим неломким прямым взглядом. - Жалко дочь малую. Но… подпояшемся потуже и будем жить. Так? - спросил брата, спросил, как спрашивал многих других днем, на работе, на стройках своих - спросил, чтоб не слушать ответа, ибо все ясно. - Так, Егорша, так. Ложись-ка сосни часок-другой, а там и Верунька проснется. А я посижу пока тут с бумажками… покумекаю. Да, - вспомнил он, - подскажи мне, чего бы такое жене твоей купить? Подарок какой-нибудь…
- Брось! - сердито воскликнул Егор.
- Чего брось? Мне счас будет звонить один… волшебник один… - Федор искренне, от души засмеялся. - Вот волшебник так волшебник! Всем волшебникам волшебник, у него там всего есть… Чего бы? Говори.
- Да брось ты! - еще раз с сердцем сказал Егор. - Что за глупость такая - подарки какие-то! К чему?
Федор с улыбкой посмотрел на брата, кивнул согласно головой.
- Ладно. Иди поспи. Там постель тебе приготовлена… Иди.
Егор тихонько прокрался в одну из комнат, разделся, присел на край дивана, который был застелен свежими простынями… Посидел. Огляделся… Посмотрел на окно - форточка открыта. Достал из кармана папиросы, закурил. Курил и стряхивал пепелок в ладошку. Спать не хотелось.
Вошел в комнату Федор.
- Слушай, - сказал он, - у меня чего-то серьезно душа затревожилась - наговорил тут тебе всякой всячины… Подумаешь бог знает что. А? - Федор улыбнулся. Присел рядом на диван. И даже по спине братца хлопнул весело. - У меня все хорошо. Все хорошо, я тебе говорю! Чего смотришь-то так?
- Как? Ничего… Я ничего не думаю. Что ты?
- Да смотришь как-то… вроде жалеешь.
- Ну, парень! - воскликнул Егор. - Ты что?
- Ну, тогда ладно. Поспи, поспи маленько, а то ведь не спал небось в самолете-то? Поспи.
- Ладно, - сказал Егор. - Посплю. Покурю вот и лягу.
- Мгм. - Федор ушел.
Егор осторожненько стряхнул пепел в ладошку, склонился опять локтями на колени и опять задумался. Спать не хотелось.
Ноль-ноль целых
Колька Скалкин пришел в совхозную контору брать расчет. Директор вчера ругал Кольку за то, что он "в такое горячее время…" - "У вас вечно горячее время! Все у вас горячее, только зарплата холодная". Директор написал на его заявлении: "Уволить по собств. желанию". Осталось взять трудовую книжку.
За трудовой книжкой Колька и пришел.
Книжку должен был выдать некто Синельников Вячеслав Михайлович, средней жирности человек, с кротким лоснящимся лицом, белобровый, в белом костюме. Синельников был приезжий, Колька слышал про него, что он зануда.
- Почему увольняешься? - Синельников устало смотрел на Кольку.
- Мало платят.
- Сколько?
- Чего "сколько"?
- Сколько, ты считаешь, мало?
- Шестьдесят-семьдесят… А то и меньше.
- Ну. А тебе сколько надо?
Кольку слегка заело.
- Мне-то? Три раза по столько.
Синельников не улыбнулся, не удивился такому нахальству.
- Не хватало, значит?
- Не то что не хватало, а даже совестно: руки-ноги здоровые, работать сроду не ленился, а… Тьфу! - Колька много матерился по поводу своей зарплаты, возмущался, нехорошо поминал совхозное начальство, поэтому больше толочь воду в ступе не хотел. - Все.
- И куда?
- Счас-то? Ямы под опоры пойду рыть. На тридцать седьмой километр.
- Специальность в кармане, а ты - ямы рыть. Ты же водитель второго класса…
- А что делать?
- Водку поменьше пить. - Синельников все так же безразлично, вяло, без всякого интереса смотрел на Кольку. Непонятно было, зачем он вообще разговаривает, спрашивает.
Колька уставился в кроткие, неопределенного цвета глаза Синельникова. Пошевелил ноздрями и сказал (как он потом уверял всех) вежливо:
- Прошу на стол мою трудовую книжку. Без бюрократства. Без этих, знаете, штучек.
- Каких это штучек?
- Я же не на лекцию пришел, верно? Я за трудовой книжкой пришел.
- И лекцию не вредно послушать. Не на лекцию он пришел… Водку жрать у них денег хватает, а тут, видите ли, мало платят. - Странно, Синельников и теперь никак не возбудился, не заговорил как-нибудь… быстрее, что ли, злее, не нахмурился даже. - Глоты. И сосут, и сосут, и сосу-ут эту водку!.. Как не надоест-то? Очуметь же можно. Глоты несчастные.
Такого Колька не заслужил. Он выпивал, конечно, но так, чтобы "глот", да еще "несчастный"… Нет, это зря. Но странно тоже, что не слова взбесили Кольку, а этот ровный, унылый, коровий тон, каким они говорились: как будто такой уж Колька безнадежно плохой, отпетый человек, что с ним устали и не хотят даже нервничать, и уж так - выговаривают что положено, но без всякой надежды.
- Да что за мать-перемать-то! - возмутился Колька. - Ты что… чернил, что ли, выпил? Чего ты пилить-то принялся? Гляди-ка, сел верхом, и давай плешь грызть. Да ты что? Тебе что, делать, что ли, нечего, бюрократ?
Синельников выслушал все это спокойно, как на собрании; он даже голову рукой подпер, как делают, сидя в президиуме и слушая привычную, необидную критику.
- Продолжай.
- Я пришел за трудовой книжкой, мне нечего продолжать. Заявление подписано? Подписано. Давай трудовую книжку.
- А хочешь, я тебе туда статью вляпаю?
- За что? - растерялся Колька.
- За буйство. За недисциплинированность… Ма-аленькую такую пометочку сделаю, и ты у меня здесь станцуешь… краковяк. - Синельников наслаждался Колькиной растерянностью, но он даже и наслаждался-то как-то уныло, невыразительно. Колька, однако, взял себя в руки.
- За что же ты мне пометочку сделаешь?
- Сделаю пометочку, ты придешь ямы копать под опоры, а тебе скажут: "Э-э, голубчик, а у тебя тут… Нет, скажут, нам таких не надо". И все. И отполучал ты по двести рублей на своих ямах. Так что нос-то особо не задирай. Он, видите ли, лаяться будет тут… Дерьмо. - Синельников все не повышал голоса, он даже и руку не отнял от головы - все сидел как в президиуме.
- Кто? - спросил Колька. - Как ты сказал?
- Чего "кто"?
- Я-то? Как ты сказал?
- Дерьмо, сказал.
Колька взял пузырек с чернилами и вылил чернила на белый костюм Синельникова. Как-то так получилось… Колька даже не успел подумать, что он хочет сделать, когда взял пузырек… Плеснул - так вышло. Синельников отнял руку от головы. Чуть подумал, быстро снял пиджак, встал и подержал пиджак на вытянутых руках, пока чернила стекали на пол. Чернила стекли… Синельников осторожно встряхнул пиджак, еще подождал и повесил пиджак на спинку стула. После этого оглядел рубашку и брюки: пиджак не успел промокнуть, на брюки не попало.
- Так… - сказал Синельников. - Выбирай: двадцать рублей за химчистку и окраску всего костюма или подаю в суд за оскорбление действием.
- Ты же первый начал оскорблять…
- Я - словами, никто не слышал, чернила - вот они, налицо. Причем, химические. - И опять Синельников говорил ровно, бесцветно. Поразительный человек! - Твое счастье, что я его все равно хотел красить. Еще не знаю, берут ли в чистку с химическими чернилами… Двадцать пять рублей. - Синельников взялся за телефон. - Решай. А то звоню в милицию.
Колька уже понял, что лучше заплатить. Но его возмутило опять, что этот законник на глазах стал нагло завышать цену.
- Почему двадцать пять-то? То - двадцать, а то сразу - двадцать пять. Еще посидим, ты до полста догонишь?..
- Пять рублей - это дорога в район: туда и обратно. Я сразу не сообразил.
- Что, по два с полтиной в один конец, что ли? Тебя за полтинник на попутной любой довезет.
- На попутной я не хочу. Туда - на попутной, а оттуда - такси возьму.
- Фон-барон нашелся!.. "На такси-и"!
- Да, на такси. Что - дико?
- Не дико, а… на дармовщинку-то выдрючиваться - неужели не совестно?
- Ты меня чернилами окатил - тебе не совестно? Что же я - за свой собственный костюм на попутных буду маяться? Двадцать пять. Пиши.
- Чего?
- Расписку.
Синельников пододвинул Кольке лист бумаги.
Колька брезгливо взял лист…
- Как писать-то?
- Я, такой-то, - полностью имя, отчество, - обязуюсь выплатить товарищу Синельникову, Вячеславу Михайловичу, двадцать пять - прописью - рублей, ноль-ноль копеек…
Колька зло усмехнулся, покачал головой.
- "Ноль-ноль копеек"!.. Командующий, мля!..
- Ноль-ноль копеек за умышленную порчу белого костюма товарища Синельникова В. М.
Колька остановился писать.
- Для чего же писать "умышленную"? Раз я добровольно соглашаюсь платить, зачем же так писать? Там где-нибудь прочитают и начнут… начнут придираться.
Синельников подумал.
- Ладно, пиши: за порчу костюма товарища… белого костюма товарища Синельникова В. М.
Колька пропустил слово "товарища", написал "белого костюма Синельникова".
- Химическими чернилами…
Колька взял пузырек, посмотрел: