Ирка лежит рядом со мной с закрытыми глазами, но, как и я, не спит. Ирка преподает в вечерней школе. Рабочий день у нее начинается в шесть-семь часов вечера. В полдвенадцатого я иду встречать ее к кожгалантерейной фабрике, рядом с которой стоит школа. Днем это дневная школа, вечером в нескольких классах занимаются вечерники. Днем это довольно бойкое место. Ночью здесь глухо, а временами опасно. Один раз хулиганы продержали в осаде учительскую, где заперлось несколько учителей. Часам к двенадцати мы с Иркой возвращаемся домой, в час ложимся спать. Муля ложится еще позже: что-то шьет, клеит на бумагу талоны, подсчитывает свой фабричный заработок - "правит талмуды", как она говорит. Наконец тушит свет, а в пять часов утра опять на ногах. Мы с Иркой не высыпаемся. Беременной Ирке особенно хочется спать, я чувствую, как она напрягается, прислушиваясь к Мулиным частым шагам, как ждет, когда Муля угомонится или просто уйдет на работу. Я вздыхаю, ворочаюсь - больше мне не заснуть, а Ирка лежит неподвижно, никак не показывает своего раздражения. Она знает, что одергивать или просить Мулю бесполезно. Муля скажет: "Хорошо, хорошо", а через минуту прибежит к бабке: "Масло? Где масло?.."
Наконец Муля что-то приготовила, прибрала, поднимает с кровати бабку, накидывает ей на плечи платок или одеяло, вытаскивает в коридор или на улицу и там, уже отделенная от нас дверью, кричит что есть силы:
- Мама, кашу я вам поставила в короб! В короб, говорю! В короб! А чтоб тебе!.. Кашу в ко-роб!
Потом следуют остальные объяснения. Где стоит молоко, где сахар.
- Сахар в банке весь! Весь, говорю! Денег до получки нет. Говорю: весь!
И вдруг бабкин возмущенный лепет, похожий и на бульканье и на клекот:
- Да не штурляй ты меня. Дочь называется! Восплачешь и возрыдаешь…
- С тобой - и в грех не войти! - кричит Муля. - Иди спать!
Мулин крик уже похож на рыдание.
Хлопает дверь, бабка с кряхтением укладывается на кровать, а Муля через комнаты пробегает к нам. Она уже в пальто, уже опаздывает к себе на фабрику. Она набегалась, и кажется мне марафонцем, достигшим середины дистанции. Она и дышит, как марафонец на середине дистанции, когда наклоняется в темноте над нашей кроватью.
- Ирка! - нетерпеливым шепотом зовет она. - Ирка!
Она говорит шепотом, как будто собирается разбудить только Ирку, а мне дает еще поспать. Ирка отзывается не сразу.
- Да, - говорит она, - все слышала. Каша в коробе.
Муля наклоняется над ней:
- Огурцы в большой кастрюле. Поднимаешь крышку, снимаешь осторожненько тряпку, а там гнет. Огурцы в капусте. Возьмешь - и все на место. И гнет, и тряпку, и крышку.
Ирка не отзывается, глаза ее закрыты.
- Ты слышишь? Крышку поставь на место. Из хлеба гренки сделай. Хлеб черствый, а ты его молочком размочи и гренки сделай. Масла нет, а ты на маленьком огне. Масла там немного. Ты не бери. Я приду с работы, оладьев напеку. Виктор любит оладьи?
- Ой, Муля, иди ради бога на работу.
- Бутылки сдай. Там три бутылки и пять банок. Кефиру купишь. Слышишь?
- Слышу.
- Ты в город сегодня не пойдешь?
- Не знаю.
- Если пойдешь, передай Альке пирожков, что я вчера пекла. Спроси, есть ли у него деньги. Пусть грязное белье принесет, я ему постираю.
Алька - Мулин племянник. Он учится в университете. Родители его живут в районном городке, а Муля тут за Алькой присматривает. Раньше Алька жил у Мули, но с тех пор, как мы с Иркой поженились, в двух комнатках совсем не осталось места, и Алька переехал на частную квартиру.
Муля выбегает из комнаты, возвращается опять - что-то забыла, чертыхается и наконец захлопывает за собой двери. Но это еще не все. Мы с Иркой ждем - и сразу же слышим стук в соседнюю дверь, к бабе Мане. Баба Маня любит поспать, она отзывается не скоро. Муля стучит все раздраженнее.
- Мама! Мама! Откройте, это я, - зовет она сдавленным голосом.
Дверь открывается.
- Чего тебе? - с сонным стоном спрашивает Маня.
- Чего вы запираетесь на ночь? - раздраженно частит Муля. - Черти вас утащат? Что у вас тут красть? Крышку от ночного горшка?
Ирка не выдерживает.
- Прикрикни на нее, - говорит она мне. - Тебя она послушает.
Я не отвечаю. А за дверью раздраженная перебранка переходит в торопливый гул голосов, в котором трудно разобрать отдельные слова:
- Кашу я оставила в коробе… Скажите Ирке, чтобы масло не трогала, там на дне банки… Если Алька придет, покажите ему, где его чистые рубашки…
Хлопает выходная дверь, в хате спадает напряжение, становится тихо. Однако мы с Иркой еще ждем стука в ставню. Может постучать какая-нибудь Мулина товарка, возвращающаяся с ночной смены домой. Муля часто просит кого-нибудь из своих знакомых, идущих ей навстречу с фабрики, постучать нам в окно и сообщить, что каша стоит в коробе, а в магазин привезли капусту и синенькие и надо, чтобы Ирка встала и пошла занять очередь. На стук в ставню Ирка быстро поднимается, вежливо отвечает: "Да, да; спасибо, хорошо, что вы зашли", - и ложится опять.
Возвращается с работы Муля часов в пять-шесть. Первая смена на фабрике заканчивается в три часа дня, но после работы Муля еще бежит на рынок, в магазины, постоит в очереди за концентратами, крупой. Или за мороженой рыбой. Придет, бросит в коридорчике кошелку, сядет на табуретку:
- Устал человек. - И сразу же вскинется: - Алька не приходил?
- Нет.
- Сегодня дождь накрапывал, а мальчишка без плаща. Ирка, ты не поедешь в город?
- Нет. Мне на работу.
- Поеду отвезу плащ.
- Муля, ты бы хоть поела. Парень здоровый, надо будет - сам за плащом приедет.
- Поеду, душа болит.
Сложит аккуратно чистые Алькины рубашки, плащ, завернет пирожки и побежит. Вернется часа через два. Ирка уже на работе, в доме я и бабка. Спросит меня:
- Ирка поела?
- Да.
- А ты? Давно обедал? Сейчас картошечки нажарю.
И начнет хлопотать. Чистит картошку, разжигает керогаз, выбежит во двор, где на огороде дозревают бурые осенние помидоры, принесет несколько буро-зеленых, пахнущих огудиной, порежет, покрошит лук, посыплет все это перцем, поставит передо мной.
- Да вы сами ешьте, Муля!
- Успею, успею, Витя. Я так на фабрике намоталась, что есть не хочется. Физическая работа! Что ты, шутишь!
И начнет рассказывать, что она видела, приехав к Альке. Единственное, чего Муля не может, это молчать:
- Не застала паршивца дома. Хозяйка его мне говорит: "Вы знаете, Анна Стефановна, голодает ваш Алька". - "Как голодает? Ему же отец каждый месяц высылает триста пятьдесят рублей. Да стипендия двести! Я столько на фабрике не зарабатываю". - "Так ему этих денег на три дня не хватает. У кого-то день рождения - Алька тащит подарок, у кого-то денег нет - Алька дает свои. А то просто конфет дорогих накупит, в ресторане пообедает, а потом месяц ходит голодный. И товарищи у него такие. Смотреть я на них голодных не могу. Я уж решила - пусть лучше съезжают с квартиры. Возьму девчонок. Те хоть аккуратные". Ну что ты скажешь! Напишу сестре, пусть ему хвост накрутит.
Накормит Муля меня, накормит бабку, пристроится стирать или шить. А потом до поздней ночи правит свои талмуды.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
А сейчас у нас строительство. Ирка ходит вялая, сонная, отяжелевшая. Проводя ее в трамвае сквозь толпу, я спиной придерживаю напирающих, выставляю локти: раза два чуть не подрался с какими-то настырными мужиками. Жить нам сейчас по сути дела негде. В доме на полу толстым слоем лежит глина, штукатурка. Плюнув на все, я рьяно выполняю свою часть работы - ломаю перегородки, пробиваю в стене проем для новой входной двери. Прочно строили баба Маня и ее муж. Дом планкованный, то есть стены и перегородки сбиты из планок, дранок, которые переплетаются подобно арматуре железобетона. В пространство между планками набита глина. Я бью по перегородке киркой, бью изо всех сил, а результаты ничтожны. Клюв кирки вязнет в глине, крошит стену, но именно крошит. Отвалить крупный кусок мне не удается. Двери на улицу у нас нет - вместо двери пролом. Печка тоже сломана, от печных кирпичей в доме стоит кислый дух. Для пристройки Муля достала камня-песчаника - договорилась со знакомым шофером, и тот за полсотни забросил нам две машины "левого" камня. У себя на фабрике Муля добыла три мешка цемента - добилась, чтобы выписали ей. Муля вообще ведет все строительство. Договаривается с плотником, который поставит нам перегородки, со столяром, который сделает лудки для дверей и окон, с каменщиками, которые кладут соседям дом. Спит она теперь во дворе - поставила свою кровать рядом с досками, уложенными маленьким штабелем, и караулит их.
- Муля, - говорит ей Ирка, - соседи дом строят. Не нам чета. Так у них доски и бревна на улице. А у нас и воровать-то нечего. Чего ты мерзнешь на дворе? В доме все-таки теплее.
Муля смотрит на нее своими пристальными глазами:
- Не твое дело. Ты спи знай.
- Да неудобно нам в доме, когда вы на улице, - говорю я. - Зачем себя напрасно изводить?
- Муля любит страшное и страшненькое, - говорит Ирка. - Обожает изводить себя и других. Себя - чтобы изводить других.
- Страшное! - вспыхивает Муля. - Ишь как язык тебе в университете подвесили! Тебя жареный петух еще в одно место не клевал - Муля заслоняла. Страшное! - И поворачивается ко мне: - Витя, пойдем, поможешь мне извести принести.
Мы идем на соседнюю улицу к Мулиной знакомой. У нее после строительства осталась гашеная известь.
- Хорошая известь и дешево, - говорит мне Муля. - Я еще в двух местах смотрела - там дороже. А тут мы на каждом ведре рубль экономим.