Олег поднялся навстречу другу, радостно и в то же время застенчиво улыбаясь, - тот Максимка, такой же крикун и задира! Встали друг перед другом, разные, непохожие: один сбитыш, рога быку свернет, кучерявый, красивый; другой щупленький, даже какой-то поджарый, с черными непослушными волосами, с упрямым вихорком на макушке.
- Здорово! - дрогнувшим голосом сказал Максим, протягивая другу руки. Засветился улыбкой и весь, озаренный ею, был до слез родным, свойским, и даже обида зашевелилась в груди - не было рядом целых полтора года, да что полтора года - полтора десятка лет не было рядом, а он так нужен, без него так трудно обойтись!
- Здравствуй, - ответил Олег Павлович, пожимая сразу обе руки, он бы, наверно, кинулся в объятия, если бы не Лена, которая с милой улыбкой наблюдала за друзьями. Олег Павлович застеснялся. Тетя Настя привалилась спиной к перегородке и фартуком вытирала слезы, не таясь. И то, что Олег не кинулся в объятия, Максима чуть обескуражило, он тоже сдержал порыв, и встреча получилась малость натянутой. Но Максим раньше друга оправился от смущения, опять закричал:
- Чего стоите, бабоньки? Разве не знаете, что мужикам в таких случаях требуется? Командуй, Иринка!
- Мы как-нибудь без ее команды управимся, - сказала Лена, и женщины удалились на кухню. Мужчины примостились на диван. Максим положил руку на плечо Ивина, спросил:
- Как живешь, Олежка?
- Так, середка на половинке. Сеем.
- Понятно. Как тебе перестройка? У нас много об этом пересудов, по-разному талдычат. От тебя хочу услышать, тебя это прямо коснулось.
Разговоров о перестройке хватало и на селе, всяких разговоров, и злых тоже. Анекдотов развелось - никогда раньше Олег Павлович не слышал такой уймы анекдотов. Штука эта забавная, иногда улыбочку вызовет, а другой раз так сердце царапнет - до крови. Не сидит же кто-то специально и выдумывает анекдоты, они же рождаются, как грибы, - в неожиданном месте и за одну ночь, их ведь никто не сеет. Если же вдуматься, то они отражают настроение, они и вырастают, собственно, из этого настроения, как грибы из дождя.
- Что же ты молчишь?
- А тебя любопытство распирает?
- Еще бы не распирало? - усмехнулся Максим. - Взяли, понимаешь, отделили крестьянство от рабочего класса и думают, что это хорошо.
- Я, что ли, отделял?
- Откуда я знаю? Может, и ты. Все-таки партийный работник, причастность к этому делу прямую имеешь.
- Меня не спрашивали. Ты зря задираешь.
- Чудак, разве я задираю? Я спрашиваю, понять хочу тебя, давненько по душам не говорили.
- Это верно - давненько. Сразу хочешь меня на самом остром проверить?
- А ты догадливый! Коли боишься на эту тему говорить, могу не спрашивать. Я ж понимаю, не все тебе можно говорить.
- Это почему же?
- Ладно, ладно, не цепляйся, давай отвечай о перестройке.
- Нет, ты погоди. Почему же мне нельзя говорить?
- Ну и репей ты стал, Олежка. В любом деле есть вещи, о которых не с каждым будешь говорить, а в политике тем более.
- А ты разве каждый?
- Ох уцепился, - улыбнулся Максим. - Давай отвечай на вопрос.
- Про перестройку скажу тебе так. Я не в восторге от того, что нас разделили. Понял?
- А откровеннее?
- Куда же еще откровеннее? Ты хочешь сказать - подробнее?
- Пусть подробнее.
- По-моему, начальства развелось много, куда ни кинь - везде начальство. Бумаг пишут много.
- Потому и бумаги не хватает, - вставил с улыбкой Максим.
- Посмотрел у Медведева - гора на столе лежит, читать не успевает. Всякие директивы, указания. Пишут и пишут. Медведеву и таким, как он, их просто читать некогда. Сам Медведев любого агронома и зоотехника за пояс заткнет. Зачем ему такая прорва директив? Ему инициативы дай побольше, а его директивами по рукам и ногам связывают. У него своих специалистов полно, есть всякие - главные и не главные. Их же опекает районное начальство, областное часто наезжает, поучают. А начальство покрупнее, вроде Ярина, и прикрикнуть может. То сделал не так, другое не по-ихнему. Ну и в самом существе, как бы тебе лучше объяснить, в приемах, что ли, ведения хозяйства всяких непонятных директив и установок много. Вот вчера с одним толковым бригадиром о парах разговаривали.
- Так, так. Говоришь, несуразностей много. Тогда чего же ты молчишь? Все будем молчать, что же получится? Ведь это же наше кровное.
Олег Павлович хотел отделаться шуткой: зачем углубляться в такой разговор? Столько времени не виделись и вот не нашли иной темы, чем эта.
- Я, Максимка, солдат, - сказал он. - Что мне прикажут, то я и делаю.
- И молчать тебе приказали?
Смотри ты, он и злой и придирчивый стал!
- Нет, этого мне не приказывали, - хмуро, внутренне ожесточаясь, ответил Олег Павлович. - Но я делаю все, что мне положено делать, и на совесть, между прочим, хотя не со всем и согласен. Я, например, считаю, что уполномоченных в наше время не должно быть, но меня посылают, и я еду. Понял?
- Вполне.
- И об этих несуразностях, между прочим, я тоже не молчу. Откуда ты взял, что я молчу?
- Сам сознался.
- Врешь! Не слышал ты моего признания. А коли хочешь знать, то я написал в обком.
- Ну и как?
- Пока никак. Ответа нет.
- Пиши еще! В ЦК пиши! Мельчаешь, Олежка, мельчаешь, бродяга. За десять лет много раз перестраивались, а к основному никак не подойдете. А после этих перестроек что-то не стало в магазинах больше продуктов, а? Может, повыгонять вас всех надо и другими заменить, новыми да толковыми?
- Возможно, - пожал плечами Олег Павлович. - Только напрасно нападаешь. Природа нас не спрашивает, как ей поступить, и мы с нею ладить пока не научились.
- У неудачников всегда погода виновата. Забыли мудрость: на бога надейся, а сам не плошай.
- Как у тебя все просто получается! В совхозе давно был?
- Давненько, как в техникум поступил. К сельскому хозяйству, - улыбнулся Максим, - имею теперь одно отношение - ем хлеб, картошку и мясо.
- Поехали после праздника, я тебе Медведева покажу.
- Страшный?
- Смотря по тому, что ты ему говорить будешь. И зря иронизируешь: таких Медведевых узнаешь поближе - только обогатишься, на них многое держится. Властный, умный, не бюрократ, не чинуша. Но я даже не про то. Не узнаешь деревню, это я точно говорю. Медведевка почти заново отстроилась, посмотрел бы ты там столовую - и в Магнитке твоей не везде такую найдешь: кафель, пластика, электричество, только что газу нет. Техника на полях и фермах - самая разная, какой только нет! С четырьмя классами и делать нечего. Мечта! Хозяйствовать вот еще не научились как следует. Но научимся, дай срок!
- Все это так. Но видишь ли, друг мой Олежка, о всяком деле судят по результатам. Вот мы в Магнитке домну строим. Представь: войдет в строй, а чугуна Магнитка будет давать столько же, сколько давала без новой домны. Нас же оттуда повытряхивают и правильно сделают. Ну, хватит об этом, а то глубоко заберемся и не вылезем. Не женился?
- Как видишь.
- Отстаешь. У меня дочь видел какая, у тебя жениха и в проекте нет. Непорядок!
- Таланту, видно, нет!
- Загнул! Сам на девушек не смотришь, обюрократился. Смотри, Олег, так и жизнь проворонишь. Честно: есть на примете? Хочешь, сватом буду? Завтра же и высватаю.
- Есть одна да руки коротки, таланту не хватает.
- Дался тебе этот талант.
Появилась Лена, принялась заменять на столе скатерть клеенкой, заставила Максима из буфета выбирать стопки и тарелки. Странно было Олегу Павловичу видеть: это Максимка-то, такой самостоятельный и независимый парень, вдруг без слов кинулся со всех ног выполнять женин приказ? Боже мой! Да ведь это же совсем другой Максимка! Хор-рошо! А сам каким ты будешь, если жена каблучком тебя чуточку придавит? Не таким? Шалишь, брат, таким же станешь! Нет, нет, есть у меня, черт возьми, мужская гордость! Ничего с твоей гордостью не сделается, вот увидишь.
Между тем кушанье задымило на столе, и Олег Павлович был рад, что трудный разговор оборвался.
По первой стопке выпили за встречу. Пригубила рюмку и тетя Настя. Лена посмотрела сначала на нахохлившегося Олега, заговорщицки подмигнула мужу: мол, была не была - и отчаянно опрокинула рюмку в рот, а Максим тянул ей вилку с наколотой на нее долькой огурца. И услужливый стал, а раньше любил, чтоб за ним ухаживали. Она, закусив, сказала:
- Не ругай меня, Максимушка, если опьянею. Я так рада, что вы встретились.
Олег Павлович у Егоровых засиделся до вечера. Настроение, однако, оставалось пасмурным, сам себе объяснить не мог почему. Вроде и причин особых для тоски нет, а сердце чего-то ноет. К вечеру вспомнил вдруг, что мать обещала истопить баньку, и заторопился домой. Максим удерживал, но вступилась тетя Настя:
- Отпусти его, ради бога, Дарья изждалась вся, да и баня остынет.
Баня действительно остыла, мать кинулась было подогревать ее, но Олег сказал, что вымоется и в такой. Заметил: сердится мать за опоздание, но молчит. А молчать мать умеет. Получила в войну похоронную на мужа, не плакала, не голосила, лишь до крови закусила губы, глаза сухие-сухие сделались, как будто даже побелели. Слезливой стала позднее, к старости. Криком не поможешь, а в молчанье вроде думается легче, думы хотя и горькие, но тоску растворяют. Растворенная тоска не такая уж жгучая.
Когда мылся, неожиданно сообразил, почему скверное настроение - друга Максимку потерял, такого друга, каким Максимка был до женитьбы. Именно теперь почувствовал это остро. Тот Максимка, да не тот уже.