- Я ведь почему сказал - под суд Зыбкину отдать? Для острастки, чтоб другим неповадно было.
- Что ж вы мнение свое не отстаивали?
- Вот-вот, из-за этого я и решил поговорить с вами. Тяжелый Медведев человек, трудно с ним. То вот такой добренький, то кричит, аж стены качаются.
- Зачем мне это говорите? - А у него глаза все же пустоватые и удивительно невинные, на него даже сердиться не хочется.
- Чтоб правильно поняли: я вчера мог показаться беспринципным.
- Вы такой и есть.
Беспалов вздохнул, помолчал немного и сказал, видимо, самое главное:
- А как вы считаете: мне, как секретарю, надо доложить Грайскому о "ЧП"?
Ивин посмотрел на него с плохо скрытой иронией и ответил:
- Это зависит от вашей внутренней потребности.
Беспалов иронии не понял:
- Вы полагаете? - и поднялся: - Извините, мне пора.
"Давай, давай", - хотел сказать ему Ивин на прощание, но побоялся, что это будет бестактно.
Беспалов ушел. Странный тип. С Медведевым, видите ли, трудно работать. С кем тебе будет легко-то? Говори спасибо, что Медведев попался в начальники, а не какой-нибудь Ярин. Тот бы пыль из тебя быстро выколотил. О "ЧП" доложит непременно Грайскому, чтоб потом никто не обвинил его в укрывательстве. Ну, и черт с ним!
Ивин собрал нехитрые пожитки, попрощался с бабкой Медведихой и укатил на рейсовом автобусе домой.
Мать, увидев сына, даже руками всплеснула от счастья, засуетилась, хотела топить баню. Но Олег Павлович отсоветовал: лучше к вечеру. Швырнул рюкзак с грязным бельем в угол, с наслажденьем потянулся, суставы в плечах хрустнули: наконец, дома! Хорошо! Приблизил к настенному зеркалу лицо - загорелое, похудевшее. Глаза карие, с узким разрезом, башкирские - от отца, у того дед был башкирином. Щеки щетиной поросли, под глазами синева - устал от медведевских дел. Взъерошил волосы, усмехнулся:
- Тоже - Робинзон!
Огляделся. Привычные родные вещи обступали его. Отцовский увеличенный портрет на стене, отец в кубанке, художник глаза подвел зачем-то, они стали не раскосые, и сходство с отцом уменьшилось. Маленький комод - материно приданое, - стоит старик, стареет вместе с хозяйкой, обшарпался. Железная кровать у стены, кургузый умывальник за печкой.
- Завтракать-то будешь, проголодался? - мать в ожидании ответа спрятала руки под фартук. Скажет "буду" - опять засуетится, загремит заслонкой печи. Олег Павлович от завтрака отказался, бабка Медведиха ни за что не хотела отпускать голодным.
- Побреюсь и в партком.
- Не ходил бы сегодня, с дороги-то, - пожалела мать. - Устал, поди. Вечерком в баньке попаришься, а утречком и пойдешь.
- Нельзя мама.
- Ох-хо-хо. Хоть бы раз перелез через это нельзя. Нельзя да нельзя, так всю жизнь и нельзя. Когда же можно? Люди-то к празднику готовятся, а у нас что праздник, что будни - одно и то же.
- Горячая вода есть?
Мать вздохнула. Раз переводит разговор, значит, продолжать нечего, без толку, и загремела заслонкой, ухватом выдвинула из жаркого зева печи солдатский котелок с горячей водой.
Олег Павлович брился медленно, с наслаждением прислушиваясь, как хрустит под бритвой борода. Мысли текли спокойно, не останавливались, как на конвейере. Опять про Ивана Михайловича, интересный человек, рядом с ним легко, хотя бывает и горяч. Понятное дело, Беспалову с ним трудно. Неужели Семен Семенович никогда не загорался каким-нибудь делом? Конечно, бабка Медведиха недолюбливает Беспалова, балаболкой зовет. Хотя какое там - балаболкой и то лень сделаться. Все-таки могуча в старухе вера, сильная натура, вот бы какому писателю рассказать. Моя мать, пожалуй, послабее будет: чуть что не так - слезы на глазах. Носишься по командировкам, а мать одна и одна. Редко вспоминаешь о ней и не потому, что черствый, просто недосуг да и спокоен: она есть, это основное, ждет и в любой час будет рада возвращению. Сколько дум передумает, иногда и всплакнет ненароком - этого он не знает, а ведь должен знать! Эх, Тоня, Тоня! Дойдет до Ярина и Грайского, туго тебе придется, и Иван Михайлович ничем не поможет, если даже захочет.
Мысли текли и текли. Мать сидела возле печки на табуретке и глаз не спускала с дорогого лица. Любила, как хмурит брови, покусывает в досаде губу, нравился упрямый затылок, на котором волосы сходятся упругим мысиком. Радостно до слез, что сын, вернулся, сидит и бреется. Потом спохватилась: не сообщила самую главную новость, даже заволновалась, представив, как обрадуется Олег.
- Максим на праздник явился. Про тебя спрашивал, да что я знаю?
- Почему не сказала сразу-то! - даже рукой тряхнул в досаде.
У матери в морщинках заблудилась добрая улыбка:
- Тебе скажи сразу - так небритым и побежишь.
Добривался торопливо, к треску щетины не прислушивался - торопился. Мысли полетели кувырком. Шутка сказать - Максим приехал!
Кончу бриться, побегу в партком, выясню быстренько, что от меня потребовалось Ярину - и к Максимке! Полтора года, варнак, дома не был. Анастасия Васильевна, тетя Настя, глаза проглядела, ожидая сына в гости. Явился-таки! Сидит себе в Магнитке и в ус не дует, письма писать страшно ленив! При встречах отговаривается - мол, некогда. Что там некогда - ленив и баста!
Партком встретил Ивина тишиной. Лишь в секторе учета трещала машинка - что-то печатает Анна Иванна, и Олег Павлович первым делом заглянул к ней. Анна Иванна, женщина лет сорока пяти, полная такая, но подвижная. Кожа на лице уже поблекла, глаза удивительно сохранились, прямо как у семнадцатилетней. Такие свежие, вроде отмытые, с коричневым живым оттенком. Анна Иванна со всеми парткомовцами была на короткой ноге.
- Батюшки! - всплеснула она руками. - Ивин приехал. Похудел, вроде бы симпатичнее стал.
- Здравствуйте, Анна Иванна!
- Здравствуй, здравствуй, заходи, чего в дверях маячишь?
- Потом! - и Олег Павлович помахал ей рукой. В приемной Ярина секретарша Ниночка сердито выстукивала на машинке, даже головы не повела в сторону Ивина. Она пришла сюда работать года два назад - губы накрашенные, брови подведенные, ну, прямо писаная красавица. Ярин сделал сердитые глаза и погрозил ей пальцем:
- Ты у меня эти глупости брось!
И она бросила краситься, но пудру употребляла лихо - страсть не нравились ей собственные конопушки на носу. Ивин кашлянул. Ниночка глянула на него холодно и вопросительно. Парткомовцы звали Ниночку барометром Ярина. И глядя сейчас, как она сухо его принимает, Олег Павлович съежился, ох, неспроста вызвал Ярин! Вон как отчужденно смотрит на него "барометр" своими желтыми неприветливыми глазами. Ох, неспроста!
- Антона Матвеевича нет, - сказала она.
- Где же?
- Уехал с товарищем Грайским в "Дружбу". Будет утром.
- Ясненько, - вздохнул Олег Павлович. - Ясненько.
У Ивина была маленькая рабочая комната на пару с Домашневым. Когда Олег Павлович открыл дверь, Домашнев даже подскочил на стуле от радости и воскликнул:
- Ба! Ивин! Когда на этой земле?
- Только что!
Домашнев росточка маленького, чуть побольше полутора метров, лицо без растительности, со старческими морщинами у глаз. Ивин возле Медведева чувствовал себя карликом, а возле Домашнева - великаном.
- Как там Медведев? Свирепствует? На праздник?
- Не знаю, - ответил Олег Павлович, усаживаясь за свой стол - отвык от него: и чернила высохли, и на календаре - середина апреля. - Антон вызвал.
- Краем уха слышал. Ниночка вчера по секрету шепнула: ох, говорит, и злой Антон Матвеевич на Ивина. У Медведева что-нибудь напортачил?
- Понятия не имею.
- Пораскинь, может, вспомнишь.
Домашнев сочувствовал Олегу Павловичу, а зачем оно, это сочувствие? Не нужно ничьего сочувствия. Ярин тоже хорош - вызвал, а сам в "Дружбу" укатил. Впрочем, тут Грайский виноват, начальство потребовало, вот и поехал. Ох уж это начальство! Олег Павлович вышел из комнаты. Шагал по коридору и слышал свои гулкие шаги. Ничего себе новость перед праздником! Вызвал из совхоза и причины не сообщил. Обычно сообщал: мол, пошлите-ка в партком Ивина, неувязка по такому-то делу образовалась, да пусть не задерживается.
Нынче причину не сообщил. В Медведевском совхозе вроде все нормально. Сеют хорошо, после праздника зернобобовые кончат. Может, из-за путаницы в семенах? Нет, и случай пустяковый, да и Медведев не станет звонить. Из-за коров? Олег Павлович к "ЧП" прямого отношения не имел. Что разозлило Ярина? Если Ниночка сказала, что шеф злой на меня, значит, действительно злой. Мужик горячий, как говорят, завестись может с пол-оборота, пошуметь любит. Потом отойдет, забудет, если повод к разносу пустяковый, но не забудет и не простит, коль повод серьезный. Неуютная это должность - уполномоченный, кто только ее выдумал. Что случится не так, вместе с директором тянут и уполномоченного, порой ему, бедному, влетает больше, чем директору. Чего смотрел? Или вернее, куда смотрел? Почему допустил? Отчего не поправил? Как будто уполномоченный должен знать больше всех и точно определить, где тонко и где может порваться.
Ну ее к дьяволу, эту шараду! Подумаешь трагедия - Ярин на него злой! И киснуть из-за этого? Домой рвался неудержимо, праздник на носу и Максимка Егоров приехал - все обещало безоблачную погоду. И пожалуйста - шеф злой и хандрит не вообще, а злой только на Ивина. Погода испортилась - солнца нет, сплошные тоскливые тучи, вот-вот сыпанет дождь. Его еще не хватало!