* * *
Прижимая к груди полугодовалого сына, Маша Ковалева подошла к Владимирскому собору, поднялась по ступеням на крыльцо, обернулась…
Дунул ветер. Листья полетели так медленно, что на мгновение показались ей висящими в воздухе, - Киев получил расцветку в желтый листочек. В миг, когда она преодолела последнюю ступень, включилось солнце. Но в кронах деревьев университетского ботанического сада напротив гнездился туман.
"К вечеру туман накроет весь Город, - подумала она. - Так и должно быть сегодня…"
- Иди сама, - сказал ей Мир Красавицкий. - Я подожду. Сегодня такой день. Ты должна помянуть его.
Помедлив, Маша отдала ему сына. Мальчик привычно обвил шею Мира двумя руками - как и многие дети, он чувствовал себя куда комфортней на руках у отца. Только Мир не был отцом ему…
- Миша еще слишком маленький, чтобы идти туда, - в голосе его матери звякнула неуверенность.
Она быстро повернулась к Миру спиной, не заметив, что даже здесь, на площадке перед собором, появление Красавицкого произвело обычный фурор. Часть выходящих и спешащих в храм светских богомолок застыли, напрочь забыв про Бога при виде прекрасного, как языческий бог, темноволосого и темноглазого юноши с голубоглазым и беловолосым малышом на руках.
- Не знала, что Мадонны бывают мужского пола, - сказала своей спутнице девушка в шифоновом платке с серебристыми блестками.
- Я вообще не знала, что такие мужчины бывают, - отозвалась вторая. - И явно не голубой!.. А эта рыжая с ним, неужели жена? Ой, где она?
- Именем Отца моего велю, дай то, что мне должно знать, - вымолвила Ковалева и, сделав шаг, прошла сквозь столетие.
…Владимирский Собор был новым и ярким. Маша перекрестилась, купила две свечки, поставила к иконе и прочитала молитву, но не за упокой - за покой. Здесь, в конце XIX или в начале XX века, отец ее сына - Михаил Врубель - был еще жив.
Мир знал, что, перешагнув порог собора, Киевица перешагнет сто лет, оказавшись в Прошлом - в только-только построенном, открытом и освященном Свято-Владимирском. Но не знал, что она мечтает встретить здесь другого. И прося "дай то, что мне должно", надеется: Город сочтет должным дать ей час, когда расписывавший этот собор Врубель будет здесь.
Сейчас Маша почти не помнила своих смятенных чувств к нему - лишь знала, что когда-то любила его, и от этой любви появился их сын. Но с тех пор ей довелось прожить еще одну жизнь, обрести покой и мудрость… Мудрость и покой царили в душе до тех пор, пока ее шести с половиной месячный сын Миша не сказал в первый раз "Ма…". А еще не произнесенное "Па…" повисло в воздухе без адресата.
Сжимая вторую свечку в руках, Маша поднялась на хоры. С детства она любила любоваться храмом с "балкона" второго этажа - здесь всегда было тихо, покойно. Здесь она была с самым прекрасным в мире Владимирским собором один на один. Над головой сияло сотворенное Вильгельмом Котарбинским "Преображение Господне" - стоящий в яйце сверкающего света Иисус являл ученикам свою истинную небесную суть.
Она тоже преобразилась - стала иной, Киевицей, властительницей Вечного Города. И теперь подумала вдруг: "Как это странно…" Она могла разговаривать с Киевом, воскрешать мертвых, и сама умирала и воскресала, карала и миловала. Она дважды спасала мир, победила Змея… И любая загадка мироздания, над которой ломали умы сотни лет сотни мудрецов, казалась ей нынче простой в сравнении с вопросом… Кому мой сын должен сказать "папа"?! Миру? Или своему настоящему отцу? Стоит ли рассказать ему об отце, умершем за сто лет до его рождения? И должна ли она рассказать его отцу о сыне?
Больше всего Маше хотелось, чтоб на вопросы ответил кто-то другой, чтобы она почти случайно столкнулась здесь с Врубелем и не смогла не сказать ему правды…
Но на ее тайную просьбу Киев ответил ей "нет". Она не знала, какой нынче год и день, но точно знала, что в этот день Михаила Врубеля не было в соборе, - она ощущала его отсутствие всем телом. И оттого ей вдруг страшно захотелось поступить против воли Отца - по воле своей щелкнуть пальцем, увидеться с Мишей и открыть ему все…
"Именно так я и сделаю…" - Ковалева подняла повелительную руку, подняла глаза вверх, - ее взгляд ласково коснулся щедро изукрашенных стен. Врубель написал здесь только орнамент (единственную написанную им композицию "5-й день творения" заставили позже переписать Котарбинского!). Но теперь собор кичился его именем, и никто из историков не забывал помянуть: Владимирский расписывал не только Васнецов, Нестеров, Котарбинский, Сведомские, но и гений серебряного века - Михаил Врубель. Хотя на деле его эскизы не приняли. Да и не могли принять…
Маша вспомнила, что здесь, во Владимирском, ночью в крестильне сумасшедший гений нарисовал Божью Матерь с изуродованным лицом, с когтями, как у кошки, а потом закричал…
Ковалева вздрогнула: "Нет, я не хочу… не хочу, чтоб мой сын!.."
- …Вы уже слышали? - раздался чей-то насмешливый голос. Два человека поднимались на хоры. - Она пришла в собор под черной вуалью. Никому не сказала ни слова. И вуаль не подняла… Так и ушла. Вот такая у него жена - никто ее лица не видел. Он ни с кем ее не знакомит. Ходит всюду как черный дух… Видно, его супруга - такая рожа, что стыдно людям показать. - Голос вдруг запел на разудалый бульварный мотивчик:
Жена моя, красавица,
По улицам шатается.
Извозчики ругаются,
Что лошади пугаются…
- Полагаете, она так дурна собой? - откликнулся его спутник.
- Что же еще? Ну, разве эта кузина и впрямь некий незримый дух… Как раз в его вкусе! - засмеялся рассказчик.
Они были совсем рядом, и, не желая встречаться с людьми, Маша щелкнула пальцами, чтоб вернуться в свой ХХІ век.
* * *
- Ты - Киевица! И все беды, происходящие в Киеве, имеют к тебе отношение. И если ты хочешь эту беду поиметь, кто вправе запретить тебе? - поддержала Дашу Акнир.
Дочь предыдущей Киевицы и первая помощница Главы Киевских ведьм была рада ее приходу.
- Хочешь, - предложила юная ведьма, - приворожим сбежавшего отца тройни обратно? Выберем и сварим Присуху прямо сейчас…
- Присушим к жене! Землепотрясная мысль! - Чуб достала из сумки газету. - Правда, жена сказала, - она заглянула в статью, дабы убедиться в собственной памятливости, - "…даже если он вернется назад, после такого поступка я его ни за что не приму". Но бабы обычно только так говорят.
- А если и правда не примет, - подпела Акнир, - будет ему по заслугам. Пусть присушенный всю жизнь вокруг бегает и все желания ее исполняет. Так и вину искупит, и у детей все же будет отец.
- Здорово, - настроение Чуб мигом улучшилось. Она кокетливо поправила на шее новый черный платок с черепами - на носу маячил Хэллоуин! - Ты правда-правда-правда думаешь, я могу это сделать?
- Ты - Киевица. Ты можешь все, что не противоречит 13 Великим запретам.
- Ага, Киевица… - настрой Чуб вновь рухнул вниз. - Мы сегодня даже на Горе не дежурим. Киев сказал Маше, что у нас отпуск… Две недели! Даже 14 дней. Выходит, он сделал ей отпуск в подарок ко дню рождения. А почему он не сделал отпуск ко дню рождения мне? Выходит, я хуже?
- Не о том заморачиваешься. - Акнир никогда не нужно было объяснять слишком долго. - Ты тут вообще ни при чем, и твоя Маша тоже. Дело не в ней, а в том, когда она родилась. 21 октября - на ваши Деды́.
- На наши… кто-кто?
- Деды́. Так слепые называют день поминовения усопших. Мы, ведьмы, называем их Бабы́ или Мамки. Вы празднуете их в ближайшую субботу к 21 октября. Мы в женский день - пятницу. Соблюдение обряда занимает 14 дней. А поддерживать хорошие отношения с родом очень важно - в любую минуту Киевице может понадобиться сила предков. Вот почему Город счел себя не вправе отвлекать вас…
- Отвлекать от чего? Что нужно делать?
- Сидеть дома, принимать гостей, угощать их ритуальной едой. Да не переживай, Василиса зайдет к вам сегодня и все расскажет про кормление Душечек.
- В смысле - хорошеньких девушек? - перестала понимать ее Чуб.
- Душечки - души милых тебе людей, - растолковала дочь Киевицы.
- Это такой древнеславянский языческий праздник?
- Не только славянский и не только языческий. Все отмечают его в конце октября - начале ноября, хотя и называют по-разному. Христиане празднуют родительскую Дмитриевскую субботу перед 26 октября. А древние кельты, как и современные люди, отмечали в ночь с 31 октября на 1 ноября. Только первые называли этот праздник днем мертвых - Самхейн. А вторые - Хэллоуином. Ты знаешь, в этот день в Америке дети переодеваются во всякую нежить, ходят по домам и клянчат: "Trick or Treat!"
- "Проделка или угощение!"
- И не знаю, как американцы, а наши предки, славяне, точно знали, если на Бабы́ да Деды́ не угостить своих Душек, они устроят тебе дурную проделку. Обидятся на невнимание, нашлют на тебя хворь и тоску, беду на дом, падеж на скотину…
- На скотину? - вмиг запаниковала Даша. - А кошки считаются?
- Кстати, о кошках. На Мамки их удаляют из дома. Они не выносят ни духов, ни призраков, бросаются на них, как на мышь. Это инстинкт…
- Наши кошки уже ушли.
- Значит, к вам уже приходили…
- Белая Дама! - подорвалась Даша Чуб. - А мы ей вместо угощения - дулю. Что же теперь?