Старуха отрицательно покачала головой и в ее глазах была холодная уверенность в собственной правоте. Что ж, наверное, она и впрямь знала то, чего не знал я. Наверное, в глубине души она даже оставалась неплохим человеком, даже после всех перенесенных ей страданий. Наверное, она понимала происходящее лучше меня… Вот только я, в последнее время разучился понимать. И научился не понимать. Легко можно было понять и ее, и Дадона, и Варвару, и нежелающих воевать богатырей, и желающих развлекаться мужиков… Для этого достаточно было их просто… понять. Но после того, как я надел кольчугу, я просто не хотел этого делать. Как Муромец, как Добрыня и Алеша. Это было куда сложнее - не понимать…
- Что ж, тогда… передайте ей от меня поклон.
- Не передам, - честно ответила она. - Не обижайся, ты должен понять…
- Нет, - сказал я. - Не пойму.
Я ехал по быстро темнеющему лесу бездумно и отрешенно. Конь ступал бесшумно, и как мне казалось, старался не касаться копытами земли. На удивление послушная и молчаливая Скилла бежала рядом, и редкие прохожие испуганно крестились, завидев нашу тройку. Я не думал о хазарах. С ними было все ясно. Завтра, или, на худой конец, послезавтра, мы, вчетвером, встретим их на русском рубеже, и постараемся, что бы как можно больше насильников и убийц оставили свои надежды на обогащение навсегда. В этом вопросе все было просто и понятно… Я думал о странностях любви. Когда-то мне довелось прочитать, что древние греки насчитывали едва ли не пару десятков разновидностей любви. Интересно знать, учитывали ли они такой парадокс, как моя. Несчастная любовь - самая сильная, самая воспетая и распространенная. Счастливая - редкость, дар богов, но никому не интересная, кроме самих влюбленных. А что со мной? Любить и даже не делать попытки оповестить ЕЕ об этом. Знать, что никогда не откроешь свое сердце даже для отказа. Чувствовать, что это любовь - истинная, единственная и… невозможная. Что все остальные в твоей жизни - если им вообще суждено быть - всего лишь жалкие тени в зареве истинного чувства. Страдать болью светлой и грустноглазой. Разве такое бывает? Бывает… Мои размышления прервал удивленный возглас Скиллы:
- Вот так встреча! Я не суеверна, но, по традиции, это явно к беде.
Впереди, тяжело опираясь на посох, брел по дороге босоногий и простоволосый Иван-дурак. Некогда румяные щеки его побледнели и запали, одежда была грязна и драна. Он меланхолично посторонился, пропуская нас и, словно не узнавая.
- Привет, - поздоровался я, поравнявшись. - В смысле: гой еси, добрый молодец Иван.
- Здравствуй, - равнодушно отозвался он.
- Идешь?
- Иду.
- Выгнали?
- Напротив, - безучастно, как автомат, отвечал он. - Дадон хотел даже приблизить и дать место при дворе. Сказал, что как бы там ни было, а приказ я выполнил и гнездо драконов уничтожил, а исполнение приказов он ценит больше всего…
- И что же ты?
- Что-что… Вот, иду…
- Ты так упорно не хочешь говорить куда путь держишь, что это какая-то тайна?
- Нет никакой тайны… Место ищу. Место, где я смогу… перестать идти. Где смогу хотя бы подумать, заорать, зареветь от того, что… Место, где я поставлю маленький скит и где окончу дни свои в мольбе о прощении… Но нет такого места на земле, Иван. Я тут встречал одного, такого же, странника, кажется, его имя Агасфер, так вот он уже больше тысячи лет такое место ищет…
- Какая разница? - не понял я. - Не в месте дело.
- Не в месте, - равнодушно согласился он, - Это ты правильно сказал. Скит-то можно и здесь срубить. И дни свои здесь окончить. А как быть с вечностью после жизни? При жизни мы только выбираем дорогу, которой идем после смерти. У меня будет очень долгая дорога, Иван.
- Тогда, может быть… Сейчас, на реке Калке, стоят три богатыря, а с той, с враждебной стороны, приближается зло и смерть. Они знают, что не смогут его сдержать, и скорее всего погибнут… Но - стоят. Зачем? Можно отойти, сберечь себя для следующей, решающей битвы. Наконец, вести партизанские войны, нанося врагу куда больший урон, или же встать на защиту Киева, когда враг доберется и до туда. А они стоят. Стоят, понимаешь?! Кому-то надо встречать врага еще на рубежах. Не будь Бреста, не было бы ни Сталинграда, ни Курска, ни Берлина… Отчаяние - страшный грех, Иван.
Он слушал меня молча и безучастно. Я вздохнул и продолжил:
- Одним словом, им нужна помощь. Князь Дадон не поверил мне сейчас, а когда поверит, все будет уже куда более сложным. Ты можешь спасти много жизней, если пойдешь сейчас по городам, предупредишь о нашествии, убедишь подготовиться, не дать застать себя врасплох, соберешь ополчение… Ты понимаешь меня?
- Понимаю… Но у меня своя дорога… Я просто иду…
- Что ж… Прощай, Иван.
- Прощай, - механически кивнул он и вновь уставился себе под ноги, уходя в свой сумрачный, наполненный тенями прошлого, мир.
Я пришпорил коня.
- И зачем ты его мучил? - спросила Скилла, когда мы отъехали далеко вперед. - У него свой ад.
- Хотел примирить его с самим собой.
- Прилетел голубь мира и все изгадил, - глубокомысленно прокомментировала ситуацию ехидная собака. - У него действительно своя дорога. Ты заметил, что он уже больше не Иван-дурак. Кем ему стать теперь должен понять он сам. Что б стать человеком, мало родиться человеком. Надо пройти через многие горнила. Через огонь, воду и медные трубы, и… пожертвовать собой ради других людей. Как Муромец, как Добрыня, как Алеша. А для Ивана срок еще не пришел.
- Пришел, - сказал я мрачно. - Срок сейчас для всех пришел. Общая беда, и нет времени на индивидуальные трагедии. И жертвовать собой, Скилла, можно по разному. Он хочет искать себе прощение? Лучше бы он пожертвовал этим "прощением" ради спасения других. Глядишь, тогда и нашел бы его…
Скилла как-то опасливо покосилась на меня, покачала головой, но промолчала.
- К Рустаму нам надо, - сказал Танат. - Один его дракон стоит всей княжеской дружины.
- Он не пойдет, - сказал я.
- Он мужчина и воин, - ответил Танат, словно это все объясняло.
- Плюнет мне в морду и будет прав, - вздохнул я. - Ладно, уговорил. Утопающий и за соломинку хватается, и за лезвие бритвы. Скилла, сможешь доставить нас прямо к пещере Рустама, или лететь придется?
- Как говорит наш крылатый друг: "вопрос - навоз", - гордо ответила собака. - Только за ошейник возьмись…
Не люблю я эти переносы через пространство: тело холодеет, словно от ментолового наркоза, а потом огненные мурашки бегут по всему телу. Единственное благо, что длиться эта пакость недолго. Когда, пару мгновений спустя, я вновь открыл глаза, мы уже стояли перед замком Рустама.
- Ждите здесь, - распорядился я. - Сам поговорю… Один.
- Если он снесет тебе голову, или затравит драконами - не возвращайся, - напутствовала меня Скилла. - Я покойников боюсь…
По пустынным коридорам замка гулял ветер. Везде были грязь и запустение. Холодные камины, перевернутые столы - я уже хотел возвращаться, когда услышал на кухне какой-то странный звук. Небритый и пьяный до остекленения Рустам сидел посреди зала прямо на каменных плитах и поил чем-то из широкой миски сильно отощавшего дракончика. Если мне не изменяла память, его звали Оранжиком и он был единственным уцелевшим из выводка.
- Здравствуй, Рустам, - сказал я.
Он посмотрел куда-то сквозь меня, отнял у дракончика миску, сделал мощный глоток, вновь наполнил из пузатого кувшина и протянул мне:
- Будешь?
- Это вино? - догадался я. - А разве малышу можно?
- Теперь всем все можно, - простуженным голосом сказал князь. - Драконов я выпустил. Пусть ищут пропитание сами. Поначалу возвращались, даже сюда заползали, а потом… Где-нибудь кого-нибудь жрут. А их убивают. Теперь все равно. Мир еще не дорос до драконов. А мы с Оранжиком пьем. Не умеем, но пьем… Вот дед мой умел… Садись, Иван, будем учиться пить…
Я сел рядом с ним на холодный пол. Глаза у дракончика были красные, а в уголках скопились катыши гноя.
- Тебе приятно его убивать? - спросил я. - Себя-то ладно, себя не жалко, а его за что?
- За мои ошибки, - сказал Рустам. - Мне не так жалко его убивать, как жалко оставлять ему жизнь.
- Почему?
- Хочешь взять его себе? - спросил Рустам. Я подумал и понял, что он имеет ввиду. - Вот то-то и оно… Мы будим пить с ним здесь до тех пор, пока не попадем в драконий рай. Там они все. Ждут. А я никак не могу… Я даже опьянеть толком не могу. Пью бочками, а все никак… Почему?
- У тебя хорошие вина. Попробуй сварить брагу, добавь в нее побольше всякого говна, и в лучшем случае сдохнешь через неделю. Вот только в рай ты не попадешь. Ни в драконий, ни в людской. И Василису больше не увидишь.
Рустам запустил в меня миской.
- Черт, - грустно сказал он. - Может, ты и прав… В тебя миской с двух шагов попасть не могу, куда уж тут в рай попасть… с такого расстояния… Отдай миску.
Я отдал.
- Как Муромец? Почему не приехал?
- Он далеко отсюда, на кордоне. Завтра хазары попытаются перейти границу и мы их встретим. Так что я попрощаться зашел.
- Правильно, - одобрил Рустам. - Нечего здесь делать. Дурной мир. Этот мир сделали для бушмэнов. Василисе здесь было тяжело. Мне тоже. Да и вы с Ильей не от мира сего. Правильно. Уйдем все отсюда.
- Но по разному. Я сейчас встретил одного… Тоже идет… Только мы остаемся стоять на кордоне.
- Вот это глупо. Надо было собраться всем вместе… у меня. И пить. Так правильнее. Хотя, Илья может позволить себе красиво погибнуть, он всегда был воином. Ему и погибать богатырем. А я хотел стать ученым. Мне пить…
- А мы погибать не хотели, - сказал я. - Мы туда для другого пошли.