Часть 1
Deutsch
Глава 1, в которой наш герой наконец-то знакомится со своей спасительницей
Господи, как же всё болит, а! Спина, голова, ноги… Ноги — это хорошо, вчера я их вообще не чувствовал, боялся инвалидом остаться… Я покосился на солнечный лучик, падавший сквозь невидимое мне окошко на бревенчатую стену: две ладони до полки — значит, минут через пятнадцать-двадцать придёт моя неразговорчивая спасительница и прогонит боль. Жаль, что она почти совсем со мной не разговаривает. Несколько слов, что я от неё слышал, очень напоминали немецкий, по которому у меня в школе была пятёрка… в четвёртом классе… четверть века назад… М-да, оптимистичненько… Видимо, зря я попытался тогда заговорить с ней по-английски — похоже, что островитян и здесь сильно не любят, а у меня, как у «специалиста широкого профиля по информационным технологиям», то бишь, эникейщика со стажем, английский — считай, второй родной…
Ещё было бы неплохо понять, где это «здесь» находится: всё, что я помню — падение в холоднющую воду, долгое и бессмысленное барахтанье, потом мясорубка порогов — и как только жив остался? — затем песчаный пляж, и я из последних сил тащу свою непослушную тушку (а вот не фиг сидеть сиднем по двенадцать часов в сутки! с другой стороны, если бы не наетый за долгие годы «недельный запас плавучести» — я бы, скорее всего, сразу и потонул бы).
Словом, воспоминания интересные, но пользы от них мало. Впрочем, окружающая обстановка тоже мало что говорит — ну изба, мой угол отгорожен синенькой занавесочкой, и кроме потолка да той самой полочки, явно ручной работы, ничего не видать. Что забавно, попытки изъясняться по-русски моя спасительница просто проигнорировала. Ну, хоть не злилась, как на английский… А вот и она, легка на помине, в своём неизменном светло-зелёном сарафане!
— Их хайсе Коля! Ду хайст вас? — Сразу же бросился я в атаку. — Их бин кранк! Зер шлехт! Дас копф — бум-бум, нихт ферштейн! Совсем нихт, чёрт побери! Ну ответь же уже что-нибудь!!!
— Их хайсе Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс. — Неожиданно проговорила незнакомка очень приятным голосом, сама, кажется, удивлённая собственными словами.
— Их хайсе Николай Петров, зон айнес Алексей Петров, енкель фон Александр Петров. Коля ист курцформ фюр наме. — Неожиданно родил я почти правильную конструкцию (по крайней мере, школьные воспоминания о немецком не попытались сразу же застрелиться).
Видимо, длина имени имела значение — во всяком случае, начиная с этого дня Вильгельмина стала со мной хоть как-то общаться помимо неизбежных «пей лекарство» да «лежи, спи»… Поначалу больше сил уходило на то, чтобы расшевелить остатки хохдойча, ещё не выветрившиеся из моей дурной головы, но через несколько дней наступил прорыв и понимать друг друга нам стало гораздо легче. Состояние моё оказалось крайне тяжёлым: я не очень понял подробностей, но Вильгельмина буквально вытащила меня с того света. Многочисленные трещины, едва ли не во всех костях (я от души поблагодарил родителей за удачные гены), несколько переломов, сотрясение мозга и — самое гнусное — куча травм позвоночника. Словом, прошло не меньше месяца, прежде чем я смог ногами хоть как-то шевелить. Бодрствовал я едва по паре часов в сутки — целительница сказала, что во сне быстрее заживёт, и спорить с ней не было ни малейшего желания. Зато не скучал от безделья.
* * *
Регулярное, хоть и не очень плотное общение нас сблизило, и Вильгельмина даже немножко меня пожурила, что я «какой-то неправильный» — называть её кратко просто не поворачивался язык, настолько солидно и взвешенно она себя вела, хотя выглядела едва на двадцать лет с маленьким хвостиком…
Внешность у неё, кстати, была весьма примечательная, хотя красавицей я бы её не назвал: уложенные «бараньими рогами» соломенного цвета волосы (я сразу вспомнил принцессу Лею из «Звёздных войн»), светлые-светлые серые глаза, круглое румяное лицо, и при росте едва метр шестьдесят чуть ли не шире меня в плечах (а я, между прочим, ни разу не задохлик: в четырнадцать, занимаясь железом, вполне уверенно жал от груди сто двадцать, и хотя сейчас от сидячей работы перевалил за центнер, при моих метре восьмидесяти пяти это выглядит ещё не совсем позорно), не говоря уже о «нижних девяносто», которые явно были гораздо больше, но при этом сложена как-то настолько гармонично, что это не воспринималось ни странным, ни отталкивающим — она вправду была реально широка в кости и, как говорится, «дышала здоровьем», в приятном контрасте с заморенными голодом офисными планктонинами, сидящими на очередной диете, на которых я насмотрелся «дома». Не то чтобы я прям так специально её рассматривал, но делать было всё равно нечего, а вид был всё-таки скорее приятный… Особенно в отсутствии альтернатив.
* * *
А теперь ещё шажок, по стеночке, по стеночке и до лавочки… Деревянный пол приятно холодит босые ноги, доски некрашеные, необычного медового цвета. Вот ещё одну доску перешагнул… Всего-то ничего осталось, семь шагов уже сделал, ещё три… ну пусть даже четыре — и можно будет отдохнуть.
Ohne dich kann ich nicht sein
Ohne dich
Mit dir bin ich auch allein
Ohne dich
Ohne dich zДhl ich die Stunden ohne dich!
Mit dir stehen die Sekunden
Lohnen nicht
Не то чтобы я прям так уж люблю Раммштайн… Тем более эту песню… Да я даже половину слов не помню! Просто как-то под настроение пришлось: когда заново учишься ходить после нескольких недель в койке — вообще чем угодно спасаться будешь от «приятных» ощущений… Хотя нет, вру: по сравнению с ужасом, испытанным при первом пробуждении, когда руки не слушались, а ноги даже не чувствовались — любые ощущения понравятся. Хотя бы самим фактом наличия.
Und das Atmen fДllt mir ach so schwer
Weh mir, oh weh
Und die VЖgel singen nicht mehr
Уф… Лавка! Твёрдая, неудобно низкая, но зато на ней можно сидеть! И даже спинка есть!
— Что… — Вильгельмина не сразу справилась с голосом, в глазах её стояли слёзы. — Что это сейчас было?
— Ммм. Ты про что? Я до лавки дошёл. Тренируюсь. Надо тренировать мышцы регулярно.
— Нет… То есть, да, правильно, но я о другом. Ты сейчас что говорил? Это что?
— Эм… Песня? Я пел, чтобы отвлечься. Песня с моей родины. Нет, не так. Я слышал на родине, а песня чужая. — Да блин же! Всё-таки до сложных конструкций мой немецкий ещё не восстановился. — Эм… Неважно. Это неплохая песня. Я её иногда слушал.
— А можешь спеть… — Вильгельмина вопросительно посмотрела на меня, как бы сомневаясь в правильности слова. — ещё раз?
Я грустно улыбнулся.
— Могу попробовать. Я её плохо помню. Меньше половины.
Я ещё успел отметил сильное удивление на её лице, немедленно пропавшее, стоило мне только начать в полный голос…
Ich werde in die Tannen gehen
Dahin wo ich sie zuletzt gesehen
Doch der Abend wirft ein Tuch aufs Land
Und auf die Wege hinter'm Waldessrand
Und der Wald, der steht so schwarz und leer
Weh mir, oh weh
Und die VЖgel singen nicht mehr