Кречмарбыл
с женой откровенен: она читала все его письма, получаемые иотправляемые,
так как была по-житейски любопытна, спрашивала о подробностях его довольно
случайных дел, связанных с аукционами картин, экспертизами, выставками,-
и потом задавала обычные свои вопросы,накоторыесамаотвечала.Были
очень удачные поездки за границу, в Италию, на югФранции,былидетские
болезни Ирмы, были, наконец, прекрасные, нежные вечера,когдаКречмарс
женой сидел на балконе и думал о том, какнезаслуженносчастлив.Ивот
после этих выдержанных лет, в расцвете тихой имягкойжизни,близяськ
концу своего четвертого десятка, Кречмар вдруг почувствовал, чтонанего
надвигается то самое невероятное, сладкое, головокружительное инесколько
стыдное, что подстерегало и дразнило его с отроческих лет.
Как-то в марте (за неделю до разговора оморскойсвинке),Кречмар,
направляясь пешком в кафе, гдедолженбылвстретитьсявдесятьчасов
вечера с деловым знакомым, заметил, что часы у о него непостижимым образом
спешат, что теперь только половина девятого. Возвращаться домой надругой
конец города было, конечно, бессмысленно, сидеть же полтора часавкафе,
слушать громкую музыку и, мучась, исподтишка смотретьначужихлюбовниц
нимало его не прельщало. Через улицу горелакраснымилампочкамивывеска
маленькогокинематографа,обливаясладкиммалиновымотблескомснег.
Кречмар мельком взглянул на афишу (пожарный, несущий желтоволосую женщину)
и взял билет. К кинематографу он вообщеотносилсясерьезноидажесам
собирался кое-что сделать вэтойобласти-создать,например,фильму
исключительно в рембрандтовских или гойевских тонах. Как только он вошел в
бархатный сумрак зальца (первый сеанс подходил кконцу),кнемубыстро
скользнул круглый свет электрического фонарика, такжеплавноибыстро
повел егопочутьпологойтемноте.Новтуминуту,когдафонарик
направился на билет в его руке, Кречмар заметил озаренное сбоку лицотой,
которая наводила свет, и, пока он за ней шел, смутно различалеефигуру,
походку, чуял шелестящий ветерок. Садясьнакрайнееместоводномиз
средних рядов, он еще раз взглянул на нее иувиделопять,чтотакего
поразило, - чудесный продолговатыйблескслучайноосвещенногоглазаи
очерк щеки, нежный, тающий, как на темных фонах у очень большихмастеров.
Она, отступив, смешалась с темнотой, и Кречмараохватиливдругскукаи
грусть. Глядеть на экран было сейчас никчему-всеравноэтобыло
непонятное разрешение каких-то событий, которых он еще не знал (...кто-то,
плечистый, слепо шел на пятившуюся женщину...). Было странно подумать, что
эти непонятные персонажи инепонятныедействияихстанутпонятнымии
совершенно иначе им воспринимаемыми, если он посмотрит картинусначала.
Интересно знать, вдруг подумал Кречмар, смотрят ли вообще капельдинерши на
экран или все им осточертело?
Как только замолк рояль и в зальце рассвело, он опять ее увидел:она
стоялаувыхода,ещекасаясьскладкипортьеры,которуютолькочто
отдернула, и мимо нее, теснясь, проходили люди, уже насытившиесясветовой
простоквашей.