1
Большевсего его поразило то, что с понедельника он будет
Лужиным. Его отец -- настоящийЛужин,пожилойЛужин,Лужин,
писавшийкниги,--вышелот него, улыбаясь, потирая руки, уже
смазанныенаночьпрозрачныманглийскимкремом,исвоей
вечернейзамшевойпоходкойвернулсяксебе в спальню. Жена
лежала в постели. Она приподнялась и спросила: "Нучто,как?"
Он снял свой серый халат и ответил: "Обошлось. Принял спокойно.
Ух...Прямогорасплеч"."Какхорошо...--сказала жена,
медленно натягивая на себя шелковое одеяло.-- Слава Богу, слава
Богу..."
Это было и впрямь облегчение. Все лето --быстроедачное
лето, состоящее в общем из трех запахов: сирень, сенокос, сухие
листья-- все лето они обсуждали вопрос, когда и как перед ним
открыться,иоткладывали,откладывали,дотянулидоконца
августа.Ониходили вокруг него, с опаской суживая круги, но,
только он поднималголову,отецснапускныминтересомуже
стучалпостеклубарометра,гдестрелкавсегдастояла на
шторме, а мать уплывала куда-то в глубь дома оставляя все двери
открытыми, забывая длинный, неряшливый букетколокольчиковна
крышкерояля.Тучнаяфранцуженка,читавшаяемувслух
"Монте-кристо"ипрерывавшаячтение,чтобысчувством
воскликнуть "бедный, бедный Дантес!", предлагала его родителям,
чтосамавозьметбыказарога,хотя быка этого смертельно
боялась. Бедный, бедный Дантес не возбуждал в немучастия,и,
наблюдаяеевоспитательныйвздох, он только щурился и терзал
резинкойватманскуюбумагу,стараясьпоужаснеенарисовать
выпуклость ее бюста.
Черезмноголет,внеожиданныйгодпросветления,
очарования, он с обморочным восторгом вспомнил эти часычтения
наверанде, плывущей под шум сада. Воспоминание пропитано было
солнцемисладко-чернильнымвкусомтехлакричныхпалочек,
которые она дробила ударами перочинного ножа и убеждала держать
подязыком.И сборные гвоздики, которые он однажды положил на
плетеное сидение кресла, предназначенного принять с рассыпчатым
потрескиваниемеегрузныйкруп,быливеговоспоминании
равноценныисолнцу,ишумусада,икомару,который,
присосавшись к его ободранному колену,поднималвблаженстве
рубиновоебрюшко.Хорошо, подробно знает десятилетний мальчик
свои коленки,--расчесанныйдокровиволдырь,белыеследы
ногтейназагорелойкоже,ивсетецарапины,которыми
расписываются песчинки, камушки, острые прутики. Комарулетал,
избежавхлопка,француженкапросиланеегозить;с
остервенением, скаля неровные зубы,-- которые столичный дантист
обхватил платиновой проволокой,-- нагнув голову сзавиткомна
макушке,ончесал,скребвсей пятерней укушенное место,-- и
медленно,свозрастающимужасом,француженкатянуласьк
открытой рисовальной тетради, к невероятной карикатуре.