Он беспокоился, не случилось ли что-нибудь с Гирибалой. Кружным путем наведя справки, он узнал, что его беспокойство было напрасно: она здорова, но не выходит теперь из дома. Ей уже подыскан жених, и скоро предстоит свадьба.
На следующий день после того, как Гирибала разорвала в клочки свой «Чарупатх» и усеяла его обрывками грязную деревенскую улицу, она, ранним утром, наложив в подол разных сластей, торопливо двинулась в путь. Хоркумар, всю ночь не спавший из-за жары, с самого рассвета сидел у дверей, с обнаженным туловищем, и курил. Он остановил Гирибалу: «Куда ты идешь?» Гири ответила: «К Шоши-даде». Хоркумар стал ее бранить: «Не пойдешь к Шоши-даде. Сиди дома. Девица в возрасте, скоро переселяется к свекру, а стыда не знает». С этого дня Гири-бала не выходила. Так ей и не удалось сломить его надменности. Сгущенный манговый сок, бетель и апельсины вернулись по своим местам. Идут дожди, цветы бакуль опадают; спелые гуавы висят на деревьях; птицы расклевывают зрелые сливы, усеявшие землю. Увы, того ветхого «Чарупатха» уже нет!
В тот день, когда деревня оглашалась звуками флейт в честь свадьбы Гирибалы, Шошибхушон, не приглашенный на торжество, плыл по реке по направлению к Калькутте.
С тех пор как Хоркумар взял назад из суда свою жалобу на сахиба, он возненавидел Шошибхушона. Он был убежден, что Шошибхушон его презирает; он видел тысячи признаков этого презрения в лице, в выражении глаз, во, всех манерах Шошибхушона. Все в деревне понемногу забывали об его позоре; только Шошибхушон, наверное, не забыл, и Хоркумар с тех пор боялся показаться ему на глаза. Один вид Шошибхушона' вызывал в нем мучительный приступ стыда и злобы. Хоркумар решил, что надо будет удалить Шошибхушона из деревни.
Удалить из деревни такого человека, как Шошибхушон, дело нетрудное; принятые меры вскоре увенчались успехом. Однажды утром Шошибхушон погрузил на лодку ящик ç книгами и пару сундуков. Та нить, которая раньше связывала его с деревней, перерезана сегодняшней церемонией. Как крепко эта тонкая нить обвила его сердце, он до этого дня и не подозревал. Но сегодня; когда его лодка отчалила и стали скрываться из виду вершины знакомых деревьев и все глуше доносились звуки, свадебной музыки, внезапно грудь его словно переполнилась слезами, что-то сдавило горло, жилки на висках учащенно забились, и вся картина мира расплылась перед ним обманчивым миражом теней.
Дул сильный противный ветер, и, хотя они плыли по течению, лодка лишь медленно подвигалась вперед. В это время на реке произошло событие, прервавшее путешествие Шошибхушона.
На реке недавно' открыта была новая пароходная линия. Новенький пароход, с шумом вращая колесами и поднимая ими волны, шел вверх по реке. Управлял пароходом молодой капитан-сахиб. Среди пассажиров было несколько человек из деревни Шошибхушрна:
Индийский баркас, груженный джутом, давно уже старался перегнать пароход и то нагонял его, то снова отставал. Лодочник постепенно все больше входил в азарт. Он надставил на первый парус второй, а затем над вторым — еще маленький, третий. Под напором ветра высокая мачта баркаса нагнулась вперед, а разрезаемые волны весело зажурчали в бешеной пляске вдоль бортов баркаса, помчавшегося, словно лошадь, закусившая удила. В одном месте река поворачивала. Воспользовавшись этим, баркас бросился наперерез пароходу и, наконец, обогнал его; капитан, опершись на перила, с видимым интересом наблюдал за происходящим. Когда баркас достиг предела своей скорости и на несколько локтей обогнал пароход, сахиб внезапно схватил ружье и выстрелил, целясь во, вздутый парус баркаса. В мгновение ока парус был разодран ветром в клочки, баркас перекувырнулся, а пароход исчез за поворотом реки..
Трудно сказать, чем вызван был поступок капитана. Нам, бенгальцам, трудно понять, что доставляет удовольствие англичанину. Быть может, он не мог вынести победы бенгальского баркаса в состязании; быть может, было какое-то жестокое сладострастие в зрелище большого, вздувшегося паруса, мгновенно раздираемого в клочья; быть может, было в этом какое-то дьявольское веселье: сразу оборвать игру бойкого суденышка, пустив в него несколько пуль. Но несомненно одно: англичанин был уверен, что не понесет никакого наказания за свою шутку и что как владелец баркаса, так и его команда, собственно говоря, не люди.
Шошибхушон видел все, что произошло, из своей лодки… Он поспешил к месту происшествия и вытащил из воды владельца баркаса и матросов; не удалось найти лишь повара, который находился в момент крушения внутри и занят был растиранием пряностей. Переполненная река бурно неслась вперед.
У Шошибхушона кровь, кипела в жилах. Правосудие движется медленно— оно подобно громоздкой железной колеснице. Оно взвешивает, собирает показания и с невозмутимым равнодушием налагает наказания; в нем не бьется живое человеческое сердце. Но Шошибхушону представлялось, что наказание так же естественно неотделимо от гнева, как выполнение — от желания или насыщение — от голода. Есть целый ряд преступлений, которые требуют от свидетеля их немедленного возмездия, уклонившегося же от него неизбежно ждет возмездие с тех небес, что таятся внутри его души. В таких случаях утешаться ссылкою на грядущее правосудие — постыдно. Но — увы! — машина правосудия, как и машина парохода, была на стороне капитана. Не знаю, имело ли это приключение еще какие-нибудь благодетельные результаты, но индийскую меланхолию Шошибхушона оно лишь укрепило.
Шошибхушон вернулся со спасенными в деревню. Он послал затем несколько человек разыскивать груз джута, бывший на баркасе, и потребовал у владельца баркаса, чтобы тот подал жалобу на капитана в полицию.
Лодочник наотрез отказался. Он говорил:
— Баркас потонул, неужели теперь я сам себя топить буду? Во-первых, надо будет платить в полицию, затем поминутно бегать в суд, забросивши все дела, забыв о сне и еде; наконец, чем кончится дело против сахиба — один бог знает.
Но когда он услышал от Шошибхушона, — что тот сам вьь ступит в качестве адвоката, возьмет на себя судебные издержки и что вполне возможно удовлетворение денежного иска, он, наконец, согласился. Но односельчане Шошибхушона, ехавшие на пароходе, отказались давать какие-либо показания. Они сказали Шошибхушону:
— Да мы ведь, господин, ничего не видели. Мы были на корме парохода, и из-за шума машины и плеска волн мы даже и выстрела-то не слыхали.
Шошибхушон, мысленно проклиная своих соотечественников, явился в суд и подал жалобу.
В свидетелях надобности не оказалось. Капитан признал, что выстрелил из ружья. Он сказал, что увидел в небе стаю журавлей и нацелился в них. Пароход в это время шел полным ходом и как раз вошел в такое место, где река заворачивает. Следовательно, — он ничего не знает: ворона- ли была убита, или журавль, или же баркас перевернулся. В воздухе и на земле достаточно есть интересной для охотника добычи, и никто в здравом уме и твердой памяти не станет тратить выстрела, хотя бы в четверть пайсы ценою, на какую-то грязную тряпку.
Сахиб был оправдан и по окончании судоговорения закурил папироску и отправился в клуб. Труп матроса, растиравшего пряности в баркасе, найден был выброшенным на берег на расстоянии девяти миль от места происшествия, а Шошибхушон с разбитым сердцем вернулся в деревню.
В тот день, когда Шошибхушон вернулся, для Гирибалы снаряжена была лодка для отправки ее в дом свекра. Хотя его никто не приглашал, он побрел к берегу. Там была большая толпа, и он, отойдя в сторону, остановился у самой воды. Лодка, отчалив, проехала перед ним, и он увидел с волнением, что Гирибала, натянув гомту на лицо, сидит со склоненной головой. Она все надеялась, что перед ее отъездом ей каш нибудь еще удастся повидаться с Шошибхушоном; но теперь она не могла знать, что ее учитель так близко стоит на берегу и смотрит на нее. Она так и не подняла головы, и не посмотрела, — лишь беззвучно плакала, и по щекам ее текли слезы.
Наконец, лодка, удаляясь, скрылась из виду. На воде засверкали солнечные лучи, в ветвях над головой потекла непрерывной струей песнь папии, словно не могшей излить весь свой пыл; перевозчик отчалил с первой партией своих пассажиров, женщины вышли на берег за водою, громко обсуждая отъезд Гирибалы. Шошибхушон снял очки и, вытирая слезы, вернулся в свой домик за оградой на краю дороги. Вдруг ему померещилось, словно он слышит голос Гирибалы: «Шоши-дада!» Увы! Где она? Нигде ее нет, ни в доме, ни на дороге, ни даже в деревне — лишь в его переполненном слезами сердце!
Шошибхушон снова, собрал свои пожитки и отправился в Калькутту. Дела у него в Калькутте не-было; ехать ему туда было собственно незачем, поэтому он снова, решил поехать рекою, а не по железной дороге.