Кстатисказать,--какойтут пол тонкий! А под ним--
черный колодец. Так вот, я говорил: мы молча вошли сюда, еще не
зная друг друга,молчапоплыливверхивдруг--стоп.И
наступила тьма.
-- Вчемже, собственно говоря, символ? -- хмуро спросил
Ганин.
-- Да вот, в остановке, в неподвижности, в темноте этой. И
в ожиданьи.Сегоднязаобедомэтот,--какего...старый
писатель...да,Подтягин...--спорилсо мной о смысле нашей
эмигрантской жизни, нашего великого ожиданья. Вы сегодня тут не
обедали. Лев Глебович? -- Нет. Был за городом.
-- Теперь --весна.Там,должнобыть,приятно.Голос
Алферовананесколькомгновений пропал и когда снова возник,
был неприятнопевуч,оттогочто,говоря,Алфероввероятно
улыбался:
-- Воткогдаженамояприедет,ятоже с нею поеду за
город. Она обожает прогулки.Мнехозяйкасказала,чтоваша
комната к субботе освободится?
-- Так точно,-- сухо ответил Ганин.
-- Совсем уезжаете из Берлина?
Ганин кивнул, забыв, что в темноте кивок не виден, Алферов
поерзалналавке,разадвавздохнул,затемсталтихои
сахаристо посвистывать. Помолчит и снова начнет.Прошломинут
десять;вдругнаверхучто-тощелкнуло.-- Вот это лучше,--
усмехнулся Ганин. В тот же миг вспыхнула в потолке лампочка,и
всязагудевшая, поплывшая вверх клетка налилась желтым светом.
Алферов,словнопроснувшись,заморгал.Онбылвстаром,
балахонистом,песочногоцветапальто,--какговорится,
демисезонном -- и в руке держал котелок. Светлые редкиеволосы
слегкарастрепались,ибылочто-толубочное,
слащаво-евангельское в его чертах,-- взолотистойбородке,в
повороте тощей шеи, с которой он стягивал пестренький шарф.
Лифттряскозацепилсязапорогчетвертойплощадки,
остановился.
-- Чудеса,--заулыбалсяАлферов,открывдверь...--Я
думал,кто-тонаверхунасподнял,атутникогоинет.
Пожалуйте, Лев Глебович; за вами.
Но Ганин, поморщившись, легонько вытолкнулегоизатем,
выйдясам,громыхнулвсердцах железной дверцей. Никогда он
раньше не бывал так раздражителен.
-- Чудеса,-- повторял Алферов,--поднялись,аникогои
нет. Тоже, знаете,-- символ...
II
Пансионбылрусскийи притом неприятный. Неприятно было
главным образом то,чтодень-деньскойидобруючастьночи
слышныбылипоездагородскойжелезнойдороги,иоттого
казалось, что весь дом медленноедеткуда-то.Прихожая,где
висело темное зеркало с подставкой для перчаток и стоял дубовый
баул,накоторыйлегкобыло наскочить коленом, суживалась в
голый, очень тесный коридор.