– Кстати, я всего лишь один раз слышал, как он ночью плакал, и случилось это как раз после того, как ты ему прочитала «Колобка».
– Я что-то не припомню, чтобы он хоть раз плакал после того, как читала ему я.
– Конечно, не помнишь, ты же тогда спала, как убитая, а я подошёл к нему и спросил, почему он плачет. И знаешь, что он ответил?
– Что?
– Он, оказывается, плакал потому, что ему зайчика было жалко, ведь тот остался голодным. Прелесть, а не ребёнок.
– Правда?
– Чистейшая правда.
– Но вернёмся к нашим баранам.
За окном окончательно стемнело, и в открытую форточку доносились приятные ночные запахи и стрекотание цикад. Семья жила в двухэтажном загородном домике, с десятью сотками прилегающей земли. Они называли его своей летней резиденцией.
Земля, составляющая надел этого домика, была засажена фруктовыми деревьями и засеяна газонной травой, образовывая чудный сад, весьма подходящий для развития здорового ребёнка.
– Я понимаю так: что буду просто вынужден прекратить все эти чтения на ночь. Или я не совсем правильно отразил твоё мнение?
– Ну, почему же прекратить? Ты можешь продолжать читать ему, но что-нибудь более изящное, чем все эти рассказы о живых мертвецах, отрубленных головах и так далее. Есть же, в конце концов, такие безобидные писатели, как Жюль Верн, Джек Лондон, Пушкин, наконец! Почему ты не хочешь воспитывать его на той литературе, на которой росли мы?
– Безобидные? Ну, не такие уж они и безобидные, как тебе кажется, – Валера почесал сначала затылок, а потом шею. – Но если ты хочешь, чтобы наш сын вырос таким же, как и мы, то я вполне могу почитать ему «Кота в сапогах», хотя это тоже страшная сказка.
– Причём тут «Кот в сапогах»? И потом, что плохого будет в том, если наш сын вырастет таким же, как и мы?
– Как мы? Да ты посмотри на себя! Ты же при каждом шорохе трястись начинаешь! А я? Я тоже не лучше! Я же хочу, чтобы у нашего ребёнка с малых лет ушла из крови эта привычка бояться всего и вся! – ответил на это Валера.
– Нет, иногда я тебя просто не понимаю, – растерянно пролепетала Марина.
– Давай пойдем на компромисс.
– Это как? – удивилась Марина.
– На некоторое время я перестану читать Мишке ужастики, и, понаблюдав за ним, скажем, до следующего лета, мы вновь вернёмся к этому вопросу. Идёт?
– Хорошо, идёт, – Марина смотрела на мужа изучающим взглядом. Она всегда удивлялась тому, как легко он может сглаживать любые края, будь они даже острыми, как бритва. – Смотри, уже совсем поздно.
Валера промычал в ответ что-то неразборчивое. Он был полностью поглощён изучением темноты, сгустившейся за окном. Небо приобрело тёмно-фиолетовую окраску, и на нём, словно на бархате изумительной красоты, были рассыпаны далёкие солнца иных миров.
Астрономия – это было наиболее серьёзное увлечение Валеры после воспитания ребёнка. Жена шла третьим номером.
– Ты спать идёшь? – спросила Марина, поднимаясь из-за стола.
– Да, да, уже иду, – спохватился Валера и залпом допил остатки остывшего чая.
Спальня располагалась на втором этаже. Это была большая и просторная комната с минимумом мебели: посередине стояла огромная кровать, а в углу у окна телевизор на подставке. По стенам разместились несколько картин.
Несмотря на распахнутую настежь створку окна, в комнате было очень тепло. Атмосфера дышала уютом и спокойствием, напоминая своим обитателям, что они влюблены друг в друга и хотят быть вместе.
Марина поднялась первой. Разделась и сразу же юркнула под одеяло, чтобы к приходу мужа от постели веяло ароматом её прельщения. Так приятны были эти ночи в загородном доме! Столько в них было тепла и покоя!
Валера поднялся спустя несколько минут и, не теряя времени даром, поспешил присоединиться к жене.
Марина очень любила его. Когда он был рядом, она прощала ему все его «задвиги». Он был обыкновенным мужчиной, при этом довольно красивым и статным. А уж темперамента в нём было, хоть отбавляй.
– Валер!
– Чего?
– Я забыла тебе сказать, хорошо, что хоть сейчас вспомнила.
– Что такое? Опять эти дни?
– Да нет же! Пока ты там пугал нашего несчастного Мишутку, мне позвонил главный редактор нашего издательства…
– Так, так, так. И чего же он хочет? Ты же вроде бы как в отпуске?
– Да, но у них там – в Москве – какая-то заварушка с заложниками; и главный просил, чтобы я приехала на пару дней. Ведь ты же знаешь, что твоя жена самый лучший репортёр.
– Как же, как же! Уж мне ли этого не знать?! Но сдаётся мне, что не из-за заложников вызвал тебя главный.
– А из-за чего же?
– А из-за тебя самой. Такой приятной на ощупь и вкус козочки! Ам!
– Ну, хватит дурачиться, я же серьёзно тебе говорю! Ты не против, что я оставлю вас тут на пару дней совсем одних?
– Как же я могу быть против?! О, Джульетта, ты разбиваешь мне сердце! – ласковые прикосновения. – Нет, я не против. Езжай, конечно, только будь поосторожней, ведь мы тебя так любим!
– Я буду осторожной! Я буду о-оч-чень осторо-ожной! Ведь я тоже вас люблю…
Миша не спал. Нет, отнюдь не оттого, что происходило наверху, – он уже давно привык к этим монотонным поскрипывающим звукам и не боялся их. Не спал он оттого, что ему всюду мерещились вурдалаки и оборотни; деревья, тянущие к нему свои искривлённые ветви, и выползающие из-под кровати змеи.
Он был весь в поту, но боялся откинуть одеяло, так как рисковал быть атакованным всей этой нечистью. Восприимчивое детское воображение впитывало в себя все страхи, словно губка, и усугубляло их. То, что в сказке было просто страшным, ночью представлялось ужасным, а то, что было ужасным в книгах, приходило к Мише кошмарным и чудовищным.
Его тело, укутанное в одеяло, сотрясала мелкая дрожь, и хотелось даже не плакать, а отчаянно кричать и звать на помощь. Но тут же вспоминались слова отца: «Ты не должен ничего бояться, ведь нет ничего в этом мире более ужасного, чем сами страхи». Пусть так, но именно страхи-то и доставали.
Больше всего Миша боялся змей, которые жили у него под кроватью. Днём они куда-то прятались, но ночью выползали в неисчислимом количестве. До сих пор они не нападали, но Миша почему-то не сомневался, что когда-нибудь им надоест ждать, и они обязательно нападут. Чуть ли не каждый раз после того, как гасили свет в его комнате, он представлял себе, как это будет происходить.
Сначала вылезет одна, как бы на разведку. Мальчик всегда видел её без глаз и без ноздрей. А потом уже, когда она сообщит всем, что мальчик абсолютно беззащитен, и его скрывает лишь одно одеяло, они нападут.
Много-много их вылезет с обеих сторон кровати, потом они сцепятся друг с другом и будут душить его до тех пор, пока он уже не сможет вдохнуть. А после утащат его безжизненное тело под кровать, где и… сделают с ним…
(сделают с ним что?)
Впрочем, это уже не важно, потому что будет больно и…
(страшно?)
Ещё ему мерещились огромные пауки с тонкими и длинными лапками, которые ждали только того, чтобы он – Миша – стащил с себя одеяло. Тогда они перескочат на него со стен, свесятся с потолка и станут бегать по оголённым участкам тела. Бегать и жалить, как скорпионы.
Вот уже третий час маленький Миша ворочался в своей кроватке и никак не мог заснуть. Ему нравились рассказы отца, по крайней мере, они не были такими глупыми, как те, которые читала ему мама, но слишком уж жестока была расплата. Даже будучи таким юным, Миша понимал, что все его страхи исходят именно из отцовских рассказов, но он не мог остановить его, сказав: «не читай», потому что ему было до жути интересно, что же случится дальше.
Непредсказуемость – вот что подкупало мальчика в рассказах отца, тогда как истории, которые читала ему мама, предугадывались с начала до самого конца. У мамы всегда (ну, или почти всегда) всё заканчивалось хорошо. До тошноты. Зато в папиных сказках в лучшем случае можно было ждать неопределённости в концовках, а в худшем… Да что уж об этом думать?