Небесная канцелярия. Сборник рассказов - Ковальчук Руслан

Удавшаяся жизнь

В ту ночь луна светила на редкость ярко. Ее белый вкрадчивый свет пробивался сквозь маленькое окошечко деревенской хаты, выхватывая из ночной темноты нехитрую обстановку сельской жизни. И как бы между прочим лунный свет падал на изможденного старичка, сидевшего на кровати.

Алексею Митрофановичу тем днем особо нездоровилось. Еще с утра в голове был полнейший кавардак и кружение, в ушах стреляло, как на войне, спина ломила, не вздохнуть. И эта чертова нога! Нога, что почти не слушалась Митрофаныча после третьего инсульта. В тот день она была на редкость непослушна. В общем, день с утра не задался. И ничего путного по хозяйству не сделал, и сил не было. Словно и не было того дня.

А уж той ночью, когда Митрофаныч по нужде на ведро сходил, и вовсе беда. Не понятно, какими силами добравшись до кровати, старик сидел вконец измочаленный. И лишь одна мысль вертелась в голове: «Надобно бы лечь по-людски. А то окочурюсь вот так, сидячи, так сидячего и похоронят, ироды!». Собрав все силы, старик неимоверным усилием забросил на кровать сперва абсолютно непослушную и уже бесчувственную ногу, за ней последовала не намного послушнее вторая… Все, справился.

В тот момент силы покинули старика окончательно, а всего его словно под воду опустили, не вздохнуть, не повернуться. Словно гад какой морской на дно утянул. Проваливаясь все глубже и глубже в пучину, дед даже и не думал сопротивляться. Сил на сопротивление просто не осталось. В один момент его старое, измученное тело пронзила адская, нестерпимая боль, словно током ударило. Но боль тут же отошла, сменившись изумительным зрелищем перед глазами. Тысячи и тысячи разноцветных огоньков замигали вокруг Алексея Митрофановича, переливаясь дивными, невиданными красками. Может, и не перед глазами, может, это все в голове старика – не важно, уж больно красивы были огоньки. «Ишь ты, какая красота! – думал Митрофаныч. – Салют, что ль кто устроил?».

Но салют продлился недолго. Как бы само собой, Митрофаныч оказался в длиннющем, светлом коридоре. Ни какого цвета коридор, ни из каких материалов сделан, старик так и не мог понять, одно понятно: светлый. Он стоял в длинной очереди каких-то людей, а впереди едва виднелась стойка, что-то вроде регистратуры в поликлинике.

И снова, как бы в одночасье, как бы само собой, Митрофаныч оказался возле этой самой регистратуры. За стойкой сидела какая-то женщина, не пойми во что одетая, не пойми какого возраста, с собранными в «гульку» волосами. «На докторшу нашу похожа», – подумалось Митрофанычу. Докторша, вся обложенная какими-то папками и бумагами, что-то писала, не поднимая взгляда на старика.

– А вот и Алексей Митрофанович пожаловал, – сказала она, не отрываясь от работы.

– А я чего, в больнице, милочка? – поинтересовался у нее старик.

Дама на мгновение оторвала глаза от бумаг и пристально, словно рентген, взглянула на старика, просветив его насквозь.

– Докторша! – хмыкнула дама. – Отлечился уже, поди, болезный. Хватит!

– Так это я чего? – забеспокоился Митрофаныч. – Это я того… как бы это…?

– В процессе, – бросила докторша старику, не отрываясь от писанины.

– А где ж тогда эта, безносая, с косой? – недоумевая, вопрошал Митрофаныч.

Барышня снова оторвала взгляд от бумаг, взглянув на старика уже как-то недобро.

– А Харона с лодкой тебе не подать, эстет деревенский?! – возмутилась она. – Эка, требовательные пошли! Тому тоннель со светом, тому сады райские. Скажи спасибо, что салют устроили!

– Спасибочки конечно, да только я не заказывал, – ответил виновато старичок.

– А тебя и не спрашивали! – отрезала дама. – Сюрприз на дорожку. И вообще, – продолжила она, уже копаясь в бумагах, – давай сюда свое согласие, не задерживай мне очередь!

Старик обернулся назад. А за ним вдоль бескрайнего светлого коридора, стояло бесчисленное количество каких-то безликих людей. Хвост очереди уходил куда-то вдаль, за горизонт, словно скрываясь в загадочной дымке.

– Подписать чего надо, милочка? – поинтересовался старик.

– А ну-ка, руки покажи! – деловито сказала дама.

Старик поднял обе руки и с ловкость фокусника продемонстрировал отсутствие чего-либо в них.

– Так, – продолжила докторша или кто она там такая, – еще один несогласный.

Старик хотел было возразить, что, мол, ничего против не имеет, пожил, мол, как скажут. Да и вообще, спорить с такими… м-мм, кто они там, не его ума дело. Но пока он собирался с мыслями да думал, как сказать, чтоб чего лишнего не ляпнуть, дама решительным движением сняла телефонную трубку, что-то невнятное буркнула – и возле стойки образовался (то ли пришел, то ли ветром принесло) какой-то элегантный мужчина, одетый во все светлое.

Как и с докторшей, Митрофанычу совсем не удалось понять ни возраста, ни каких-либо особых примет мужика. Но единственное, что сразу обратило на себя внимание – это запах, исходивший от мужчины. Этот дивный аромат цветущего весеннего луга, благоухания природы после дождя, запах надежды в ожидании чуда и непередаваемый аромат юности, щекочущий нос и душу…

«Дорогие, поди, духи», – подумал Митрофаныч.

– Спасибо за оценку! – сказал мужчина, нисколечко не смущаясь, как это обычно бывает с теми, кого хвалят.

И уже более деловито продолжил:

– Ну что же вы, Алексей Митрофанович? 78 годков, 3 инсульта, сердечко совсем больное…

– Да я же ничего, – робко возразил Митрофаныч, – я же не бузю. Надо – так надо. Мне бы только внучку, Настеньку…

– Замуж выдать? – перебил старика мужчина.

– Да! Она у меня такая… – мечтательно, с любовью сказал старик.

– А то без тебя она век в девках проходит! – язвительно заметила докторша, не отрываясь от работы.

Мужчина в светлом взял какую–то папку, протянутую ему дамой за стойкой, и, не открывая оную, сказал Митрофанычу:

– А пойдемте-ка, друг разлюбезный, со мной.

Старик покорно проследовал за мужчиной в какой-то просторный, такой же как коридор, светлый кабинет, где ему было предложено усесться в уютное кресло. Да и как проследовал-то? Словно по воздуху пронесся! Ни нога, ни спина, что так досаждали Митрофанычу в жизни, никак о себе не напомнили. Да и голова была ясна и светла. Как будто и не было тех хворей и тех прожитых лет.

В кабинете мужчина продолжил:

– Алексей Митрофанович, не поймите меня превратно, я никоим образом не приговариваю вас к чему-то, не казню и на тот свет не отправляю. Только, голубчик мой, срок пришел.

– Да все я понимаю, – обреченно ответил старик, – мне бы только пару неделек… – продолжил он с мольбой и надеждой в голосе, – внучка моя младшенькая, Настенька, замуж выходит. Мне бы хоть одним глазком на нее взглянуть.

– Отчего же не взглянуть? – ответил мужчина и достал из кармана какой-то пульт.

На пульте он нажал какую-то кнопку и на стене кабинета невесть откуда образовался большой телевизор. И там, по телевизору, показывали Настеньку! Всю в белом, с фатой, при цветах, улыбающуюся и счастливую, словно ангел, спустившийся с неба! От этой картины по морщинистой щеке старика сей же час потекла скупая мужская слеза счастья.

Она, Настенька, самая младшая внучка, была его любимицей. Может, от того, что младшая, а, может, и от того, что уж такой распрекрасной уродилась. И сам Митрофаныч, и жена егойная, в Настеньке души не чаяли. Бывало, сядут они с бабкой на скамеечку под вишней, а она, Настенька, станет перед ними на табуреточку, да как зальется песенкой али стишком каким – словно соловей щебечет. И от этого щебета дедкина да бабкина души так и расцветали белым цветом, что та вишня по весне!

И внучка отвечала той же любовью. На лето Настина мать, Митрофаныча дочка Светлана, отправляла внучку к деду в деревню. На все лето. Эх, какие времена были! Хоть и приходилось возиться с непоседой Настенькой, да только в радость были эти хлопоты. И он, уже не молодой, и жена его, давно не девочка, сбрасывали с плеч лет по двадцать, лишь только Настенька оказывалась на пороге их деревенского дома. И потом она частенько заезжала к Митрофанычу, даже когда уже крепко повзрослела, когда в институт пошла. То продуктов привезет, то по хозяйству поможет. Никогда не забывала о дедушке с бабушкой. И даже когда благоверная Митрофаныча Богу душу отдала, Настенька не забывала наведываться к уже одинокому, старому и больному деду.