Увидеть мне такую благодать!».
Просторы обозримые лежали,
Озёра в омуте лесистых берегов,
За сизой молчаливой грустной далью
Кипело море пеной бурунов.
Сменялось лето осенью, зимою,
Весна животворила всё окрест,
И старец восхищался новизною
И тишью диких, девственных сих мест.
Прозрачно-седоватым светом тонким
И призрачно скользящим по земле,
Струившимся у самой водной кромки,
Как в поле знойном волны ковылей.
«Я будто прикасаюсь к Мирозданью,
Причастности Великих Тайн Его,
А сердце наполняет ликованье
И делается благостно легко.
Слова слетают с губ моих молитвой,
И чувствую парение души.
С божественным началом словно слитны
И дух, и плоть, и всё, что совершил.
Бывал на озере на Белом, Валааме,
Другие земли мнози посещал,
Но только здесь сомнений долгих камень
Рассыпался и путь мой увенчал».
Вернувшись в скит, Савватий признавался
Товарищу о чувствах этих в нём
И, слушая, тот тоже согревался
Тем горним очищающим огнём.
Прошли пять лет в молитвах и говеньях,
И в строгостях обрядовых к себе.
Никто из них двоих ни на мгновенье
Не сетовал о выбранной судьбе.
Блюдя посты, их сроки и каноны,
Им тяжко приходилось. Что скрывать!
И дни свои, во многом обделённые,
Молитвою старались заполнять.
А жизнь была трудна и многосложна,
В особенности зимнею порой…
Тропиночка до озера проложена,
К часовенке, стоящей под горой.
Зима долга хотя, но не морозна,
А летом не почувствуешь жары,
Здесь нет метелей и снегов серьёзных,
А так же дней бессовестно сырых.
Молва уже владела побережьем
И шла из дома в дом, из уст в уста,
У жителей погостов Поонежья,
Вниманье возростало к тем местам.
Они порой, о схимниках толкуя,
Житейский проявляли интерес,
Дивились часто: «Как они зимуют?
Кругом снега, безлюдье, дикий лес!».
Поморы навещали их в путину.
Крупой, мукой делились с ними – всем,
С отшельников не брали ни алтына,
Их не было у тех. Да и зачем?
Карбас придёт, бывало, с побережья,
Поморы сразу же торопятся к скиту,
Продуктов на себе притащат свежих,
Сидят подолгу и глагол ведут.
«Ну, как, брат Герман, нынче зимовали?
Закончились припасы, есть пока?
Мы тут всем обществом для вас собрали,
Отправить не с кем было всё никак.
Как только вскрылся Выг с рекой Сорокой,
Пришли в движение в заливе льды,
И мы разводьями, в четыре ока,
Хоть боязно и долго ль до беды».
Их слушали, расспросами пытали,
Мирские вести были не чужды,
Крестьянский быт и видели, и знали,
Монахи в прошлом сами той среды.
«С артелью ли, одни сей год пойдёте?
На Колу снова ближе к лопарям?
А сколько тоней метите к работе?
Когда же думаете встать на якоря?».
«Ватагой-то, оно, всегда сподручней.
Дождё-ёмся…. Сговор между нами есть.
Опять же выручка на всякий случай,
Куда ещё сподобится залезть?
Вы, братья, что вам нужно, говорите,
Без глаза нашего не сдюжите одни,
Вернёмся осенью, даст Бог, нас ждите,
Трески, селёдки на зиму дадим.
Скоромное себе вы не берёте,
А рыба всяко разно хороша,
В нестрогие посты она напротив,
Сама порой к ней просится душа».
…Дверь в кельях никогда не запиралась,
Опасность за порогом не ждала,
И не было вокруг скита забрала,
Никто не мог тут причинить им зла.
То утро ничего не предвещало –
Молитва, трапеза, и прочие дела,
Всё как всегда и как всех дней начало,
Шёл август месяц, но… не помнится числа.
«Хочу сегодня, брат Савватий, лес проведать,
На озеро исходом загляну,
Грибов да рыбы принесу к обеду,
Мережи, помнишь, ставили в весну».
И Герман, пестерь нацепив за спину,
Не мешкая, исчез в березнячке,
Но часа не успело ещё минуть,
Взволнованный явился налегке.
«Почто так скоро? Что-нибудь случилось? –
Спросил монаха старец. – Не молчи!
Иль встретился, поди, с нечистой силой?
Поведай обо всём, не лепечи!».
«Ты, брат Савватий, верно, не поверишь,
Успел всего-то полверсты пройти…
Услышавши, подумаешь, что ересь,
Что может здесь у нас произойти?
Почудился мне голос, вдруг, кричащий.
Неясно было – женщина ль, дитя?
Ну, бросился тогда я через чащу
Туда, где было слышно, голосят.
Продрался, предо мною молодица,
Ревмя ревёт, лицо её в слезах,
Отпрянула, увидев, как волчица,
Испуг стоит невиданный в глазах.
«Ты кто? Откуда? Как сюда попала
И что с тобой, скажи, произошло?»,
Но лишь в ответ мне только промычала,
Ей, правда, было так нехорошо!
Придя в себя, немного осмелевши,
Она мне рассказала обо всём,
Как двое, «образом светла», насевши,
Побили, высекли зело прутом.
Стегали с приговором назиданья,
Чтоб с острова ушла она совсем,
Монахам, мол, он дан для проживанья
И больше не заселится никем».
«Я это так, брат Герман, разумею,
Господь свою прислал не зря к нам рать.
То были ангелы, смотреть за нею,
Чтоб вразумить её и наказать.
Другим, чтоб было также несоблазно,
Покой уединённый нарушать,
Народец, знаешь сам, везде он разный,
И каждый станет здесь своё искать….
Не с чистым помыслом всегда найдутся,
Не все, но хватит двух и трёх таких,
Чтоб жадность их да в купе с безрассудством,
Смогли бы вылиться в делах худых».
С тех пор зовётся та гора Секирной,
Где до сих пор хранится древний скит.
Стоял в войну, живёт он жизнью мирной,
Хранимый небом, до сих пор стоит.
Глава 3. Исход
(1434 – 1435 гг)
«Ты знаешь что осталось, брат Савватий,
Еды в кладовке месяца на два…
И чем потом питаться будем? Кстати,
К нам долго не придут на острова.
Сойдут снега, очистится и море,
Придётся вновь налаживать карбас,
Просить мирян нам дать крупы и соли,
Преставимся, гляди, не ровен час».
«На всё, брат Герман милый, воля Божья,
Не брашно суть здесь бренных наших дней,
Господь насытит пищею не ложной,
И станут дух и плоть ещё сильней.
К Нему молитва – есть спасенье наше,
А снедь – всего лишь внешний атрибут
И искушение нас сытной чашей,
Мамоне мы с тобой не служим тут.
«Живёт здесь Бог не по углам» и ёлкам,
Везде и всюду нас с тобой опричь,
А в книгах, что лежат в скиту на полках…
В них мысль, желающих Его постичь.
О Нём ни слова в Нём не утвердившись,
В греховности других не осуждай, -
Добавил, помолчав, перекрестившись, -
Но прежде их свои не забывай.
Нам Богом день сегодняшний дарован,
Но завтрашний, Господь, не обещал,
Про час вечерний также Он ни слова,
Дождись вперёд рассветного луча.
Так, что о завтра станем, думать позже,
Не первый год проводим зиму здесь,
Досадно будет, если обезножу,
Слабеть, брат Герман, стал я весь.
С водою первой двигай сразу к людям,
Один-то я, с харчами, протяну,
На Бога положусь и, будь что будет,
Но ты быстрей старайся обернуть».
…Савватий взглядом проводил тот парус,
Вздохнув, вернулся снова к себе в скит,
Заря горела сполохом-пожаром
В тиши глухой казалось, что всё спит.
Они ещё не знали, что расстались
На веки вечные и больше ни-ког-да!
Один из них из невозвратной дали,
Не сможет, ни на час прийти сюда.
Великая любовь и благомудрость
Господняя витает надо всем –
Никто не знает миг последний, трудный,
Чтоб ждать его и мучится. Зачем?
Пришёл в часовню, встал перед иконой
Создателя и внятно зашептал
Молитвы. Бил челом Ему поклоны,
Просил, чтоб силы и терпенья дал:
«Господи милосердный, укрепи мя