Директор привстал, серьезно ответил:
Шоколаду нет, а конфет привез. Специально для вас.
Смотри, директор, не обмани! сказали хором девушки.
Как это можно! Да я, обиделся Никанор Васильевич, я никого никогда не обманывал Уж не обижайте старика.
На другой день, рано утром, Никанор Васильевич прислал в село три грузовые машины. Тридцать семь девушек погрузились на них и уехали.
* * *
В мастерской, в большом, крытом щепой сарае, остро пахло керосином. На цементном полу блестели части машин, возле них лежали маслянистые тряпки и пакля. Широкие двери были открыты. Ветер срывал снег с крыш. Он молочно дымился, застилал обнаженные деревья сада, сбегавшие под гору, к реке. Девушки молча работали у тракторов. В дальнем углу, за разобранным комбайном, жужжал токарный станок на нем работала Глаша. Недалеко от нее три девушки в синих комбинезонах проверяли при помощи манометра радиатор. В нем булькала и шипела вода.
В порядке! сказала одна из них.
Высокая девушка с подвязанной щекой у нее болел зуб отняла насос, подняла радиатор и отнесла его к трактору, стоявшему у ворот.
Ставь на место, распорядилась Даша, а потом я проверю.
Ольга с четырьмя подругами собирала отремонтированный комбайн. Она не заметила, как подошел к ней директор:
Тарутина, у тебя золотые руки!
В масле и бензине, Никанор Васильевич.
Это правда, согласился директор, но все же они у тебя золотые. Не знал, что ты такая мастерица, а то поставил бы вопрос о назначении тебя техническим директором МТС.
Не пошла бы я, Никанор Васильевич, ответила Тарутина, это дело не нравится мне, к другому тянет.
Да и мы не думали, что Ольга слесарь, сказала Ариша. Не знаем, когда и где она этому делу научилась.
Тарутина прислушивалась к работе мотора.
Зина! обратилась она к худенькой, стройной девушке. Закрепляешь подшипник, а вот эта часть при вращении задевает за корпус рамы. Раньше, чем закреплять, надо проверить.
Это последний комбайн? спросил директор.
Да, после обеда и его соберем, сказала Ольга.
За комбайны я спокоен, а вот
Ольга не дала ему договорить, оборвала:
Я в обиде на вас за Глашу и Дашу. Они в ремонте тракторов понимают лучше меня. В этом я ручаюсь за них. И вы, Никанор Васильевич, больше не говорите таких слов про них, а то обидятся и уедут
Что ты, Оленька! Это я только с тобой, вздохнув, проговорил Никанор Васильевич и, бросив взгляд на девушек, заканчивавших сборку хедера, зашагал к третьим воротам, где урчал трактор.
Возле трактора толпились девушки. За рулем сидела Валя, поблескивая живыми карими глазами. Даша Кузнецова прислушалась к работе мотора и сказала: «Пошел!» Валя нажала педаль, трактор вырвался из ворот на площадь и, поднимая вихри снежной пыли, сделал круг. Подъехав к воротам, Валя, не останавливаясь, повела трактор под навес, где стояли уже отремонтированные машины.
Никанор Васильевич громко поздоровался с Дашей и другими девушками. Они ответили на его приветствие и, окружив, зашумели: «А где конфеты?», «Обманули. А еще».
Как обманул? щуря глаза, удивился Никанор Васильевич. Чай пьете с сахаром и молоком, хлеба даю
По килограмму Не обижаемся.
А где конфеты?
Сахар полезнее. В конфетах соя
А вы нам, ласковым, не соевые!
Ласковым я на дорогу, как кончат ремонт, дам конфет, сказал Никанор Васильевич.
Правда? Вот хорошо-то!
С гостинцами, значит, домой прикатим!
Качать директора! раздались голоса.
На шум подошли другие девушки и, вытирая паклей руки, остановились.
Вас, красавицы, качать надо, а не меня. Теперь уберем урожай по-боевому. Верьте, ласковые, слову старого большевика!
* * *
Прошло больше недели, как Ольга и другие девушки вернулись из МТС. Все тракторы, комбайны и молотилки были отремонтированы. Никанор Васильевич остался очень доволен работой.
Какие вы молодцы! говорил он, усаживая девушек в машины и подавая им подарки.
Они застенчиво краснели от его похвал и, принимая большие пакеты, спрашивали:
Никанор Васильевич, почему пакеты такие тяжелые? Чего это вы наложили в них?
Директор счастливо улыбался, шутливо отмахивался:
Не скажу! Приедете, ласковые, домой и увидите!
Девушки только дома развязали пакеты. В них оказалось по три килограмма орехов, по килограмму конфет и по четыре плитки ванильного шоколада.
Вспомнив день приезда из МТС, Ольга в душе поблагодарила Никанора Васильевича за подарки. «Они теперь все еще лакомятся, а я к своим орехам и сладостям и не прикасалась, забыла про них», подумала она и открыла пакет.
Сумерки сгущались. За окном сонно чирикали воробьи. На самой верхушке березки сидела ворона и, вытянув шею, изредка каркала. В зальце тикали часы, на кухне гремела посудой мать. Ольга, задумавшись, ломала одну за другой дольки шоколада и медленно ела. Очнулась только тогда, когда в руках осталась лишь серебряная обертка.
В комнатушке стало темно. Девушка задернула занавеску. Засветила лампу, повернулась к этажерке и стала разглядывать корешки книг. Взяла «Избранные стихи» Валерия Брюсова. За чтением Ольга не услышала, как вошла мать, взбивала перину и подушки. Любимый поэт уводил девушку то на улицы Рима, то в альковы царевен, то в каменоломни рабов, то на поля битв революции, то в Москву, к Ленину.
Ольга подняла глаза от книги, прислушалась. На селе уже началась перекличка петухов. С печки доносился тихий храп матери. Девушка разделась, погасила лампу, забралась под одеяло, закрыла глаза и провалилась в покой и тепло.
* * *
Оля?
Ау!
Не аукай, ты не в лесу.
Я дальше.
Замолчи, озорница!
За перегородкой, в крошечной комнате, послышался смех.
Такой уродила!
И тут я виновата?
А я совсем и не виню. Славлю каждой кровинкой за то, что ты дала мне жизнь. Ну, и сама себе нравлюсь такой, какая есть.
Ох, девка
Мать и дочь в одно время вышли в зальце, залитое голубоватым светом мартовского дня, и остановились друг против друга: одна сухонькая, с морщинистым, желтоватым лицом, с усталым взглядом когда-то красивых карих глаз, другая стройная, темноглазая и краснощекая.
Глядя на мать, Оля улыбалась. Мать, любуясь дочерью, вспомнила, что много лет назад и она была точь-в-точь такой же красавицей, как ее Ольга, и тоже заулыбалась, словно себя самое увидела в молодости. Спохватившись, она прошла в кухоньку и спросила из-за полуоткрытой двери:
Кто едет с тобой в Рязань-то?
Даша Кузнецова.
Так и знала! Две нерасставухи!
Тебе это не нравится, мама?
Больно озоруете вместе-то!
И меня считаешь озорницей? И не любишь?
Хотела бы не любить, да не могу. Да и Дашу Поезжай лучше с Катей, та посерьезнее будет. А с Дашей натворите делов, как
Как осенью!
Боюсь, что и масло отдадите
Как яблоки!
Да, вот этого я и боюсь!
Масло и мясо колхозные, не отдадим, не бойся. А яблоки наши, из усадебных садов. Мы потому и решили сдать их в лазарет. Что ж тут озорного-то? Раненые бойцы полакомились. Ты должна, мама, похвалить за это Дашу и меня.
Если бы ты, девка, знала, сколько стоило тогда на базаре каждое яблоко, так ты бы
Ох, мама! Вот этого я не люблю в тебе! воскликнула Ольга. Мне даже не верится, что ты такая жадная!
А ты очень простая. Ну, прямо благодетельница для всех
Не для всех, а для тех, у кого мы в долгу. Папа меня и Дашу похвалил, сказал: «Правильно, девчата, поступили».
Ой, не говори мне о старом дураке! сердито воскликнула мать. Твой отец на трех войнах был, от его героизма у меня сердце почернело. Вот и теперь ушел в партизаны. Что, без него не обошлись бы?
Папа иначе не мог.
Девка, не режь мне сердце!
Ольга замолчала. Повернувшись к зеркалу, висевшему на стене над комодом, расплела косу. Темно-русые волосы рассыпались по плечам.
Расчесывая их, Ольга взглянула в окно. На завалинке синел снег. Синица носиком чистила перья крылышек. На серой дороге над оттаявшими кучами конского навоза чернели галки выбирали из помета непереваренный овес. Где-то трещала сорока: «Та-та-та, та-та-та! Я все понимаю, я первая умница».