Да! Государственный институт театрального искусства, ГИТИС, стал почти как дом родной. Лиза привычно вошла в знакомые двери. Массивные стены были возведены еще перед Первой мировой. Кто только не квартировал в этом здании: и театр-кабаре «Летучая мышь», и кабаре «Кривой Джими», и Московский театр сатиры, и даже одно время прописался цыганский театр «Ромэн» под руководством Мойше Гольдблата. Но это в прошлом. Даже седовласые преподаватели с трудом помнили прежних хозяев, что уж говорить про молодежь. У них дела были поважнее.
Сдав документы, Лиза, без задержки, отправилась, на Тверскую, в МХАТ. Нужно было успеть записаться на двухнедельные подготовительные курсы. По сравнению с ГИТИСом, там готовили абитуриентов более основательно. Преподавали замечательные педагоги МХАТа – Сажин и Земцов, у которых можно было многому научиться. Только к полудню удалось закончить дела, и она, не мешкая, поехала к бабе Вере. Она жила на Никольской недалеко от «Славянского базара».
Это была обычная «трешка» в сталинской семиэтажке. На стенах в коридоре дешевые обои под досточку, открытая вешалка была закрыта ситцевой занавеской. В торце коридора в рост человека зеркало в простой тонированной рамке из дерева, внизу полочка. Над ним небольшое бра с пальчиковыми лампочками.
Баба Вера, полуслепая старушка, была очень дальней родственницей по линии матери. Не первый год, она привечала нерадивую абитуриентку, и Лиза платила ей любовью, посильным трудом, отмывая, накопившуюся за год сажу на окнах, драила, ванную, туалет, красила и белила высокие, но нескладные комнаты старушки.
– Приберет меня Бог! Куда пойдешь милая! – вздыхала престарелая хозяйка, – а пока милости просим. Я тебе на кухне постелю.
– Да конечно баба Вера. Я сама постелю. Белье в шкафу?
– А х-где ж ему быть, – скрипела старушка. – Там и покоится. Подштопать надо.
– Только не сегодня! С ног валюсь!
– Да окстись касатка! Это я так сболтнула, не подумавши.
Простыни, как и все в квартире, пахло нафталином, тленом, и чем то еще, что указывало на давно отжившее, уходящее в небытие. Только у одиноких отживших стариков и бабулек, так непреодолимо пахнет разложением и навевает о близком неизбежном конце.
– Я вам гостинцы привезла, – оживилась Лиза, ныряя в рюкзак.
– Х-господи! Да зачем, – неуверенно открещивалась старушка. – Мне государство пенсию платит, и Москва доплачивает. Мы не бедствуем.
– Это от чистого сердца! – с нотками лести, заявила Лиза, разворачивая бумагу.
– Хм! Тогда конечно! – хитро, щуря один глаз и рассматривая подарки, соглашалась старушка. – Как Мария?
– Вы про маму спрашиваете, Татьяну?! – недоуменно подняла брови Лиза.
– Батюшки! Ты же Татьянина, Чумакова дочь, а я все путаю. Вот старость, что делает! – закачала головой старушка, шамкая наполовину беззубым ртом.
– Здорова. Привет, передает, – со вздохом облегчения, сказала Лиза.
– И ей передай, как приедешь. Ты же на дохтора выучиться хотела?
– Нет! В артистки хочу, – смущенно улыбнулась Лиза, – Вы уже забыли?
– Господи, опять! Поживи с мое – свое имя забудешь! Артистка! И куда тебя леший понес?! – как первый раз услыхала, воскликнула старушка с удивлением в голосе. – Этого бесовского племени сейчас пруд пруди – и ты туда же!
– Что там бесовского! – слабо попыталась возразить Лиза. – Будто вы в театрах не бывали и кино не любили, особенно в молодости.
– Все одно! Выбрось эту дурь из головы!! Это же вертихвостки там сплошь, а в тебе еще деревню видать, – решительно заключила она.
– Н-да? – недоуменно переспросила Лиза, откровенно смутившись.
– Да конечно, – прямолинейно продолжила хозяйка. – Вот дохтор из тебя бы отменный получился. Слушай, что я тебе говорю! Я жизнь прожила. Люди почитать, уважать будут!
Лиза не стала возражать, вспомнила где-то слышанное: «Врачей можно разделить на три категории: врач от Бога, врач – ну, с Богом, и врач – не дай Бог!»
Если не к душе, то уж лучше не дай Бог!
Однако слова бабы Веры, насчет внешнего вида ее насторожили! Если ей видать, то что уж говорить про прожжённых экзаменаторов! С этим что-то надо делать!» – подумала Лиза, тревожно засыпая на жестком топчанчике, под громкое тарахтенье холодильника. – «Может не зря говорят: «Девушка может уехать из деревни, а деревня от девушки никогда?!» Но посмотрим! Мало ли что могла наболтать старуха сослепу, да ее еще наполовину в беспамятстве. Этим меня не вышибешь из седла!»
На подготовительных курсах Лиза, несмотря на разницу в возрасте, подружилась Урсулой Лушниковой, которая тоже готовилась к поступлению в ГИТИС и еще с одним парнем. Он вычурно представлялся Никасом – хотя на самом деле был Николаем. Узнав, что они подали документы в ГИТИС, а не в МХАТ, он по большому секрету поделился своей теорией для поступления и уверял, что она практически не должна давать сбоев.
– Девяносто девять и девять, девчонки! Все что мы учим, – полушепотом, говорил парень, – это по большому счету пальба по противнику, которого не видишь. Вроде и пуль много тратишь и огонь плотный, а толку мало! – горячился он. – Не можешь ты поразить цель наверняка. Противника, то бишь того, к кому поступаешь – надо знать точно: привычки, предпочтения, вопросы, которые он любит задавать. Пардон! Геморрой которым он болеет. Вес щуки, которую он выловил в прошлом году. Ты его должен изучить как родного человека – как мать и отца вместе взятых. Это он тебя видит впервые! А ты нет! И ага! Невидимые сети, ловушки сработают! Непременно. Наши в дамках! Как по нотам пройдете. А чтобы все узнать – разведку нужно провести, на все спектакли, выступления, интервью, творческие вечера ходить, с бывшими учениками, родственниками говорить. Ну и конечно всю доступную информации из прессы скачать. Вот тогда ты во всеоружии.
– Ну и как?! – интересовались девчонки. – Ты то вооружился?!
– Да. Я уже высоко забрался, – важничал Никас. – Мне бы только вначале не срезаться, в потоке, а там где всем страшно, – мне наоборот легко будет. Иначе я вообще бы не стал бы поступать.
Лиза задумалась. В этой теории, несомненно, существовало рациональное зерно, но она в большей степени подходила для москвичей. Впрочем, кое-какими материалами по ГИТИСу Никас благосклонно поделился с ними. Он собирал их давно. В основном это были вырезки из газет, театральных журналов и распечатки из Интернета.
Лиза с Урсулой прониклись доверием к подарку и потратили несколько вечеров не только на то, что преподавали на курсах, но и на изучение и разбор материалов Никаса. Это их еще больше сдружило. Занимались у Урсулы, в их загородном доме, который был расположен недалеко от знаменитой Рублевки. Дом еще не был достроен, но поражал своими размерами и мало уступал особнякам российских знаменитостей.
– Мы тут уже многих на улице знаем, – поджав губы и вздохнув, заявила Урсула. – Конечно публика еще та! Отдельные полагают, что они поднялись. Однако создается впечатление, что на самом деле они всплыли. Наверно после этого нужно было засмеяться, но Лизе отчего-то было не смешно. Она вспомнила их кособокие домики в Звягинке и ей стало грустно.
В перерывах юная хозяйка дома вертелась перед громадным зеркалом и рассказывала про молодежную студию Спесицева и непомерно дорогую театральную школу Крачковской, в которых ей удалось позаниматься. Выглядела Урсула стильно: длинная бежевая юбка, коричневая блузка на запах, с ниткой жемчуга на шее, на руках браслеты, и беленькая сумочка, которая как молния металась за ее телом в такт движениям. Лиза невольно вздыхала и немного завидовала подруге. Но Урсула никогда не кичилась нарядами и не подчеркивала свою исключительность. Минутная женская слабость была мимолетной и вполне естественной. В культ ее никто не возводил.