Двери, всегда закрытые настежь - Сон Виталий

Виталий Сон

Двери, всегда закрытые настежь

Глава 0. Предисловие и пояснение

Он выглядел нескладным и нелепым,

всегда таил улыбку в складке губ,

как будто знал о чём-то очень светлом…

Да вся беда, что был на слово скуп.

Из шёпота своих стихотворений

он каждый вечер ладил корабли,

сплетая явь и морок сновидений

бродяг ветров со всех концов земли.

Спуская их на отмели забвения,

он верил, что найдёт когда-нибудь

хотя б одно бумажное творение –

к большой воде и к звездам верный путь.

Но времени безжалостны резоны,

и он, однажды втиснувшись меж строк,

стал парусником, доверху гружённым

обочинами пройденных дорог.

Скрипела дверь натужно и протяжно,

хозяйничали в доме сквозняки,

и был последний парусник бумажный

сколочен из не струганной доски…

Над палубой, обитой черным крепом,

хрипело солнце мятой медью труб,

а он опять не к месту и нелепо

улыбку прятал в твёрдой складке губ.

Остался только ветер дальних странствий,

зашитый им в изнанку парусов

размеченного временем пространства,

исчерканных поправками листов.

И я увёл недрогнувшей рукою

под шумный говор пивших за стеной

весь флот, ещё оставшийся в покоях

тетрадных стоп с убористой строкой,

спасая их от гибели в кладовке,

от сырости и тления в пыли…

И лишь теперь, по мере подготовки,

я в море отпускаю корабли…

Вся эта история, о которой пойдет речь в книге, началась два года назад. Впрочем, для начала позвольте представиться. Меня зовут Виталий, я родился на о. Сахалин, где, собственно, и прожил большую часть жизни. Прошло много месяцев после моего переезда на пмж в г. Ростов -на –Дону, но вся неизбежная суета, связанная с внезапной переменой места жительства, не давала мне достаточно свободного времени, чтобы разобрать и рассортировать свой личный хлам, который я привез с острова в недрах огромного чемодана. По большому счету, это были книги и личные бумаги – всё, что при отъезде я в спешке покидал в нутро чемодана, почти не разбирая содержания. И лишь два месяца назад случилось событие, благодаря которому я сел их разбирать. Событие, на первый взгляд ничем не связанное со всей этой историей, наполненной невероятными приключениями, с привкусом детства, лета, радуги, но также крови и гнили. Что в ней правда, а что вымысел – решать вам. Я только систематизировал оказавшиеся в моих руках сведения и кое-где (самую малость) домыслил отсутствующие кусочки повествования. Скоро вы поймете, почему я посчитал себя вправе это сделать.

Итак, по порядку.

Два месяца назад умер мой сосед, высокий, нелюдимый старик. Я его практически не знал и не общался. «Здравствуйте» при встрече, замечания о погоде – вот, собственно, и всё общение. Но каково было моё удивление (и не только моё), когда на поминках выяснилось, что никто из жильцов маленькой, двух подъездной пятиэтажки не знал о нём ничего больше меня. Вы скажете, что это общая проблема больших городов? Да. Но не в этом случае. Этот дом так же, как и многие другие по ул. Российской г. Ростова-на-Дону, был построен в советское время способом, получившим в народе название «кровавый». Это, когда предприятие выделяло для своих работников средства и материалы на постройку дома, но в качестве строителей выступали сами будущие жильцы под руководством профессионалов, выполнявших всё в свободное от основной работы время, то есть, по выходным и по ночам. Понятно, что такой режим под силу только молодым. Когда такой дом достраивался (все квартиры по площади одинаковые), кидался жребий, и жильцы занимали доставшиеся квартиры. Понятно, что за время постройки дома, длившееся не один год, все будущие соседи успевали узнать о друг друге практически всё. Но вот о нём, никто ничего не знал. На поминках, организованных сердобольными старушками-соседками на деньги, собранные с жителей дома, я, из уважения выпив за упокой души и отсидев для приличия за столом некоторое время, незаметно вышел из комнаты. Но почти у самого порога споткнулся о стопку каких-то бумаг, перевязанных нейлоновым шнурком. Рядом с этой стопкой стояли и другие: книги, журналы, подшивки старых газет. Всё это, видимо, соседки приготовили выбросить.

Для меня, не стесняющегося рыться даже возле мусорных контейнеров в куче выброшенных кем-то книг, пройти мимо было просто выше сил. Рыться в этих аккуратно перевязанных стопках во время поминок было, конечно, не комильфо. Поэтому я просто подобрал одну из них и унес к себе. Поначалу я был немного разочарован – моя добыча представляла собой стопку толстых тетрадок в дерматиновом переплете (во времена моего детства их называли общие). Беглый осмотр показал, что это то ли дневники, то ли чьи-то попытки написать роман в жанре фантастики. Часть из них была заполнена округлым детским почерком, часть неразборчивой «арабской» вязью (такой жуткий почерк обычно бывает у врачей и фармацевтов). Поскольку делать было все равно нечего, я плеснул в стакан коньячку и углубился в изучение материала. Примерно через полчаса я уже не мог оторваться от этих бумаг. Глаза болели от напряжения, но я уже разбирал незнакомый почерк почти без запинок. Про коньяк я совсем забыл. С каждой минутой чувство дежавю, которое появилось чуть ли ни с первых минут чтения, становилось всё сильнее и мучительней. Чтоб дать глазам немного отдохнуть, я переключился на тетрадки, заполненные детским почерком и тут… Этого не может быть! Я сошёл с ума? Или перепил? Нет! Стакан стоял нетронутым там, где я его и поставил.

Эпизод 1 (из записок, найденных в квартире соседа)

"Все тело, казалось, было отлито из чугуна. Попытка придать себе вертикальное положение удалась только с третьего раза.

Ватные ноги предательски подкашивались, а перед глазами плыли мыльные пузыри всех оттенков радуги. Я его почти настиг. Он был всего в нескольких метрах от меня.

Нервно оглянувшись, он бросился бежать. Сделав пару шагов следом, я рухнул без сил на каменистую поверхность.

Где-то за спиной, в миллионах световых лет отсюда, громко захлопнулась дверь.

Когда я очнулся во второй раз, он исчез бесследно. Осталась только сухая горечь во рту

и знакомое ощущение невесомости во всем теле, несмотря на боль от многочисленных ушибов и ссадин.

С трудом сев, я сделал попытался осмотреться. Попытка была обречена на провал изначально. В каком бы месте я сейчас ни оказался, ясно было одно: там была глухая ночь.

Темнота была такая полная, что поначалу, решив, что ослеп, я почиркал зажигалкой и с облегчением увидел колеблющийся огонек, осветивший мою ладонь прикрывавшую его от ветра.

Но и только. Даже этот огонек не смог еще более оттенить темноту, заполонившую это странное место, настолько она была полной.

Поэтому мне не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать рассвета (надеясь, что он все-таки наступит) и восстанавливать силы для завтрашнего дня. Что он мне приготовил?

Один бог знает… если он, конечно, есть в этом неизвестном мне мире."

Дойдя до этого места, я бросился в кладовку… выволок свой чемодан на середину комнаты и стал судорожно в нем рыться… Где же оно… где? Вот!

«Даже этот огонек не смог еще более оттенить темноту, заполонившую это странное место, настолько она была полной.

Поэтому мне не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать рассвета (надеясь, что он все-таки наступит) и восстанавливать силы для завтрашнего дня. Что он мне приготовил?

Один бог знает… если он, конечно, есть в этом неизвестном мне мире…

Момент, когда наступил рассвет, я даже толком не успел заметить… даже не рассвет… не было никаких переходов от полной темноты к ясному, солнечному дню, как будто где-то там, наверху, кто-то повернул выключатель и сказал: «Да будет свет!» Подождав пока глаза привыкнут к свету, я внимательно оглядел место, куда я попал. Странный это был мир, как будто нарисованный пятилетним ребенком гуашью. Краски слишком яркие, тени угольно-черные, небосвод ярко-синего цвета и… да… в этом мире не было солнца, если не считать таковым маленькое красное пятнышко в зените, неправильной формы. Как будто ребенка позвали обедать, и он оставил картинку незаконченной. Свет был везде и из ниоткуда… хотя длина теней от елок правильной геометрической формы явно указывала на то, что сейчас ранее утро.»