Семь недель в чужом теле - Малаховская Людмила

Андрей Толоков

Семь недель в чужом теле

ЭПИГРАФ

…Я посылаю перед тобой Ангела хранить

тебя на пути и вести в то место, которое

Я приготовил.

Исх. 23,20

Глава первая. День не задался

Противный, вытягивающий нервы лязг дверного засова, разбудил Андрея. Он уже несколько дней как потерял счёт времени. Казалось бы, всего пятнадцать суток, но слились они в один мутный день вперемешку со смрадной ночью.

– Севастьянов, – прохрипел уставшим сонным голосом сержант. – На выход.

Андрей медленно встал, свернул матрац, подушку и пошёл к двери.

– С друганами–то, попрощайся! – сделал замечание сержант.

– А чего с ними прощаться? – буркнул Андрей. – Один хрен, завтра увидимся.

– Невоспитанный ты человек, Севастьянов.

– Был бы воспитанный, не сидел бы здесь пятнадцать суток, – ответил Андрей, протискиваясь между железной дверью и сержантом. – Бельё куда нести?

– Пошли, невоспитанный, покажу, – сказал сержант, запирая дверь камеры на толстый железный ключ.

Через полчаса Андрей Севастьянов вышел из ворот спецприёмника номер два. Обернулся и, увидев красную казённую табличку на стене, поморщился. Пятнадцать муторных дней за этим забором показались вечностью. Андрей посмотрел на небо. Яркое и уже припекающее майское солнце полоснуло по глазам и заставило прикрыть их рукой. Андрей постоял ещё немного, размышляя над тем куда податься. Можно было сразу пойти в любимую пивную. Благо, в кармане оставалась мятая пятисотка и кучка мелочи, а можно пойти домой. Дома, конечно, приём будет жёстким. Зинка может и сковородой приголубить. Бывало уже такое. Лучше идти в пивную. Наверняка кто-нибудь из друзей уже там, гасит похмельный пожар. А пятьсот рублей это целое состояние. Решение оказалось взвешенным и Андрей повернул налево, в пивную. Зинка подождёт.

Конец мая в приморском городе время шикарное. Солнышко днём уже плавит мостовые, а ночная прохлада, заползающая в город со стороны ещё непрогретого моря, быстро охлаждает камни. Этот баланс создаёт неповторимый комфорт южного города. А море с безупречно чистой прохладной водой, стаскивает хитрыми волнами маленькие круглые камушки, потихоньку воруя их у пляжа.

Севастьянов шёл неторопливо. Он хотел надышаться вольным воздухом, которого так не хватало в спецприёмнике. Прогулка всего час в сутки. Как говорил его сокамерник Коля: «В Освенциме и то больше воздуха было!» Он, Коля, недоумок, не знал, что совсем не воздухом там люди дышали. Что с него взять – дегенерат. Андрей вспомнил инфантилизм сокамерника и так громко сплюнул, что проходившая мимо пожилая пара сильно удивилась.

– Прошу не напрягаться, – пояснил старикам Андрей. – К вам это не относится.

Мужчина кивнул и что-то шепнул своей спутнице на ухо. Андрей и пожилые люди пошли своими дорогами.

Пивная под непритязательным названием «Пельмени и Пиво», находилась на углу Набережной и Цветочного бульвара. Меню в этом заведении не было. Нет, было, конечно, что-то невнятно написанное мелом на чёрной доске, похожей на школьную, но это скорее для соблюдения правил, чем для посетителей. Все завсегдатаи цены знали наизусть. И если вдруг хозяйка Тая, поднимала на что-нибудь цену, то вся местная общественность бунтовала. Могли даже устроить бойкот. Длился он, конечно, недолго – максимум полчаса. Дальше «горящие трубы» постоянных посетителей делали своё гнусное дело, срывали общественное порицание. Но все же Таисии приходилось делать вид, что она идёт на уступки.

И вот этим майским утром, Андрей Севастьянов, моторист траулера «Буревестник», списанный на берег за беспробудное пьянство месяц назад, подошёл к любимому заведению. Андрей застыл перед дверью. Если бы на нём была шляпа, Севастьянов бы её снял. Для него «Пельмени и Пиво» – сродни храму. Андрей прокашлялся, будто собирался произнести какую-то важную фразу, и вошёл внутрь.

Как он и предвидел, внутри уже толпились страждущие. Как только кружка с холодным пивом попадала в руки одного из них, содержимое волшебным образом испарялось. И тут же пустой сосуд шумно опускался на прилавок с требованием как можно быстрее наполнить его снова. А вот вторая кружка уже добиралась до столика почти нетронутой. Обладатель живительной прохладной влаги садился на стул и гордо приподнимал голову, наслаждаясь своей исключительностью.

Андрей, соблюдавший сухой закон в течение пятнадцати дней, смотрел на всё это с неким удивлением. Отвык. Особенно удивляло его то, как быстро пол-литра пива исчезало во чреве жаждущих.

– Копперфильды, мать вашу, – выругался Андрей и направился к прилавку.

– О, Севастьянов, пропащая душа! – воскликнула Таисия, вытирая мокрые руки о фартук. – Где пропадал? Неужели опять мотористом устроился? Глянь, трезвый как стёклышко.

– А тебе я погляжу, милее Севастьянов пьяный в хлам, – дерзко ответил Андрей и небрежно бросил на прилавок мятую пятисотку. – Пиво налей.

– Значит, не устроился на работу, – сделала вывод Тая. – К пиву что-нибудь брать будешь?

– Что вы бабы за народ, а? – продолжал ворчать Андрей, будто и не слышал вопрос Таисии. – По вам все мужики должны быть как кони. Пахать, пахать, пахать. А где свобода? Где время для души? Для любви, наконец, а? Перевелись женщины на земле нашей русской. Одни бабы остались.

– Ой, раскудахтался! – Тая поставила на прилавок бокал пива и застыла в позе «руки в боки». – Какая тебе любовь, Севастьянов? Ты же однолюб. У тебя же любимая жена – пол-литра. Иди уже. Вон кореша ждут. Соскучились.

Андрей сгрёб с прилавка сдачу и, зажав её в кулаке, пошёл за свой любимый столик. К нему, было, хотел подсесть местный алкаш по прозвищу Плюшка. Этот вообще никогда не имел денег и вечно допивал за кем-нибудь или выклянчивал немного. Но на этот раз Севастьянов грубо «отшил» Плюшку и остался за столом один.

Бывает же такое, если день не задался, то не задался. С утра вроде всё было неплохо. Как случилось так, что сдача, которую Андрей положил на стол, исчезла, непонятно. Он только на мгновение подошёл к прилавку за новой порцией пива. Стукнул по карману и вспомнил, что оставил деньги на столе. Когда обернулся, денег уже не было. Тая, зараза, в долг пиво не давала.

– Кто слизал бабки? – громко спросил Андрей у присутствующих.

Ответа не последовало. Севастьянов понял, что деньги ему не вернут. Это была первая неприятность, которая случилась в этот день. Но, как оказалось, не самая плохая.

Квартира, в которой жила Зина, гражданская жена Андрея, была на четвёртом этаже старой «хрущёвки». Внешний вид дома напоминал нечто среднее между бетонным бункером и обшарпанным сараем. Андрей подошёл к двери подъезда и застыл. Ноги не несли его к Зине. Но куда податься? Конечно, у Андрея был «запасной аэродром», но это на крайний случай. А он ещё не наступил. Андрей запустил руку в карман. Ещё пятнадцать дней назад там была зарплата, не Бог весть какая, но зарплата. А это был пропуск для благополучного возвращения к Зинке. Теперь рука нащупала в кармане только маленькую горстку монет. Ничтожно мало. Севастьянов всей шкурой своей почуял, что ничего хорошего его на четвёртом этаже, в квартире номер тридцать, не ждёт. «Нет, – подумал Андрюха, – надо было идти к Юрке. По чьей же воле меня ноги сюда принесли? Если сейчас дверь подъезда не откроется, уйду, – твёрдо решил Севастьянов».

Именно в этот момент дверь подъезда распахнулась и на пороге появился сосед Гриша, по прозвищу «примерный папаша». На самом деле никаким примерным он не был. Так же как все в этом дворе Гриша почти каждый день приходил домой пьяным. Бывало, что и приползал, но каждый день, но домой. Когда Гриша чувствовал, что вот-вот уйдёт с головой в мир Диониса, он заплетающимся языком сообщал собутыльникам: « Всё, братцы, я готов. Я домой. Меня там дочки ждут. Пока». У Гриши всегда в кармане было две конфетки для дочерей. Отсюда и прозвище такое – «примерный папаша».