Всё,
что являло собой плоскую картонку с рисунком на крышке, предвещало недоброе.
Такой одной крышке япосвятил было условленных три строфы, но стихотворение
как-то невстало.Закруглымстолом при светелампы семейка:мальчик в
невозможной, с красным галстуком, матроске, девочка вкрасных зашнурованных
сапожках;оба с выражениемчувственного упоениянанизываютнасоломинки
разноцветные бусы, делаяиз них корзиночки, клетки, коробки; и с увлечением
неменьшимвэтомже занятииучаствуютих полоумныеродители-- отец с
премированной растительностьюнадовольномлице, мать с державным бюстом;
собака тоже смотрит настол, а на заднем плане виднав креслах завистливая
бабушка. Этиименнодети ныне выросли, и я часто встречаю их нарекламах:
он,сблескомна маслянисто-загорелых щеках,сладострастнозатягивается
папиросой или держит в богатырской руке,плотоядноосклабясь, бутербродс
чем-токрасным("ешьте больше мяса!"), она улыбается собственному чулку на
ногеилисразвратнойрадостьюобливаетискусственнымисливками
консервированный компот;и современем они обратятсявбодрых,румяных,
обжорливых стариков, -- а там и черная инфернальнаякрасота дубовыхгробов
среди пальм в витрине... Так развивается бок-о-бок с нами, в зловеще-веселом
соответствии снашим бытием, мир прекрасных демонов; но в прекрасном демоне
есть всегда тайный изъян, стыдная бородавка на заду у подобиясовершенства:
лакированным лакомкам реклам,объедающимсяжелатином, не знать тихих отрад
гастронома,амоды их(медлящие на стене, покамы проходим мимо)всегда
чуть-чуть отстаютотдействительных. Яеще когда-нибудь поговорюоб этом
возмездии,котороекакразтамнаходитслабоеместодля удара,где,
казалось, весь смысл и сила поражаемого существа.
Вообщесмирнымиграм мысТанейпредпочиталипотные,-- беготню,
прятки, сражения. Какудивительно такие слова, как "сражение" и "ружейный",
передают звук нажима при вдвигании в ружье крашенойпалочки (лишенной,для
пущейязвительности,гутаперчевойприсоски),котораязатем,стреском
попадая взолотую жесть кирасы (следует представить себе помеськирасира и
краснокожего), производила почетную выбоинку.
И снова заряжаешь ствол
до дна, со скрежетом пружинным
в упругий вдавливая пол,
и видишь, притаясь за дверью,
как в зеркале стоит другой --
и дыбом радужные перья
из-за повязки головной.
Авторуприходилосьпрятаться(речьтеперьбудетидтиобособняке
Годуновых-Чердынцевых наАнглийскойНабережной, существующем ипоныне)в
портьерах, под столами,заспинными подушками шелковых оттоманок--ив
платяном шкалу,где под ногами хрустел нафталин, и откуда можно было в щель
незримонаблюдатьзамедленнопроходившимслугой,становившимсядо
странности новым, одушевленным, вздыхающим, чайным, яблочным; а также
под лестницею винтовой
и за буфетом одиноким,
забытым в комнате пустой,
--напыльныхполкахкоторогопрозябали:ожерельеизволчьихзубов,
алматолитовый божок сголымпузом, другой фарфоровый, высовывающий взнак
национального приветствиячерный язык, шахматы с верблюдами вместослонов,
членистый деревянный дракон, сойотская табакерка из молочного стекла, другая
агатовая, шаманский бубен, к нему заячья лапка, сапогиз кожи маральихног
со стелькойизкорылазурнойжимолости,тибетскаямечевиднаяденежка,
чашечка из кэрийского нефрита, серебряная брошка с бирюзой, лампада ламы, --
и еще многотому подобного хлама,который --как пыль, как с немецких вод
перламутровый Gruss-- мойотец, не терпя этнографии, случайно привозил из
своихбаснословныхпутешествий.