Наверное, и в самом деле все проходит на земле.
Три раза в неделю Семен учился по вечерам, днем работал. Давний друг их семьистарый московский журналист устроил его в «Вечернюю Москву» внештатным репортером. Семен отличался непревзойденным трудолюбием и старательностью, случалось, с утра до вечера бегал по заданиям редакции, писал заметки об открытии новой библиотеки, о трудовом рекорде знатного производственника, о недостатках в таксомоторном парке, об экскурсии школьников во время каникул по памятным местам Подмосковья...
Когда он впервые увидел свою фамилию напечатанной на страницах газеты, радости его не было конца. Он притащил из редакции десять экземпляров газеты, а его мама купила в киоске еще двадцать, и оба с восхищением вглядывались в напечатанную крупным шрифтом хорошо знакомую фамилию и в который раз по очереди читали вслух заметку Семена, которая называлась «Снова на трудовом посту» и была посвящена старому заводскому мастеру, вернувшемуся в цех, чтобы на общественных началах учить молодых рабочих...
Красиво звучит,сказала мама.«Эс. Лигутин».
Я буду иначе подписываться,сказал Семен,«Сем. Ли», а полностью буду подписываться в других случаях...
В каких?спросила мама, но Семен ушел от ответа, это была тайна, принадлежавшая лишь ему одному и никому другому.
На редакционных совещаниях и летучках Семена хвалили. Но, сколько он ни пытался, ему так и не удалось тиснуть в газете ни одного стихотворения, даже самого маленького.
Ответсекретарь, мрачный старик, по слухам, некогда работавший с Власом Дорошевичем, знавший самого дядю Гиляя, отрезал раз и навсегда:
И без твоих виршей, мой мальчик, обойдемся и проживем...
А Семен между тем поймал себя на том, что постепенно начал охладевать к поэзии. Ему просто-напросто расхотелось писать стихи, и все больше стала тянуть к себе проза. Он написал рассказ о смелом, боевом разведчике, который в новогоднюю ночь приволок целых троих «языков» в свой полк.
Рассказ он приурочил к Новому году, сказалась газетная выучкаготовить загодя материалы к примечательным датам. Рассказ назывался «Новогодний подарок» и самому Семену очень нравился. Особенно нравилось начало:
«Светила луна, и бледный ее свет обливал равнины, щедро покрытые снегом. Мороз крепчал, гремели раскаты дальнобойных орудий, с визгом разрывались гранаты и мины, ухали пулеметы и минометы. Но, несмотря на это, смелый разведчик Алеша Борщев в поисках «языка» полз по-пластунски по ничейной земле».
Однажды, смущаясь, однако стараясь держаться по возможности хладнокровно, он притащил рассказ в редакцию толстого журнала, помещавшуюся в самом центре.
Секретарь редакции, немолодая брюнетка с желтыми зубами и грубым прокуренным голосом, подержала в руке папку с рассказом, как бы высчитывая, сколько она весит, и, не глядя на Семена, сказала, чтобы он пришел за ответом через десять дней, а еще бы лучше через двадцать.
Он явился через двадцать три дня, решив дать редакции фору.
Все это время его не оставляли различные мысли, связанные с рассказом. Само название казалось ему симптоматичным и обнадеживающим. «Новогодний подарок»...
Ему представлялось, как он приходит в редакцию и его немедленно ведут к главному редактору. Главный редактор, известный поэт, чьи стихи Семен заучивал наизусть еще в шестом классе, подходит к нему, обнимает за плечи и говорит.
Что же он говорит?
И тут в ушах Семена звучали всякого рода лестные слова.
«Наконец-то,восклицал главный редактор,наконец-то открылся новый яркий талант...»
Или нет, иначе, может быть, он, как поэт, выразится более красочно и метафорично:
«Вот и зажглась новая звезда на нашем литературном небосклоне...»
Или просто и лаконично:
«Вот и явился миру превосходный молодой писатель, и наш журнал открыл его первым...»
Сердце Семена билось тревожно и гулко, когда он открыл дверь и вошел в холодную, слабо освещенную настольной лампой приемную, в которой сидела все та же брюнетка.
Зажав в зубах папиросу, она печатала на машинке, печатала очень быстро, над машинкой вился дымок, казалось, он исходит не от папиросы, а от частого и сильного стука по клавишам.
Здравствуйте,сказал Семен неожиданно охрипшим голосом,я оставил вам рассказ, и вы сказали мне, чтобы я пришел через двадцать дней. Вот я и пришел.
Здравствуйте,привычно, не глядя на него, ответила брюнетка,как ваша фамилия и как называется рассказ?
Погасив папиросу о дно пепельницы, брюнетка начала рыться в кипе рукописей, навалом лежавших на соседнем столе. Только сейчас Семен обратил на них внимание. Боже мой, сколько тут было папок различного цвета и формата!
Семен подумал о том, как много людей пишет рассказы, романы, стихи, повести, и весь этот поток стекается в пятьсемь журналов со всех концов страны. И должно быть, каждый такой писатель-одиночка полагает, что он истинный, самобытный, яркий, редко встречаемый талант.
Одну минуту,сказала брюнетка, встала со своего места и вышла в другую комнату, тут же закрыв за собой дверь.
Семен мысленно снова взыграл, да, так оно и есть, наверное, все эти папки небрежно брошены на каком-то столе, а его рассказ находится у самого главного редактора, и сейчас он выскажет Семену все те слова, которые Семен втайне рассчитывал услышать.
И надо же было случиться такомубрюнетка вновь появилась в дверях, сказав:
Пройдите к завпрозой.
Семен шагнул через порог и очутился в небольшом, тесном закутке. За столом сидел худощавый, уже немолодой, что-нибудь лет за тридцать, человек, в ту пору Семену все тридцатилетние уже казались пожилыми, в военной, без погон гимнастерке и, потирая pукой коротко стриженные темно-русые волосы, вопросительно поглядел на Семена.
Садитесь,сказал завпрозой,моя фамилия Герасимов, а ваша как, Лигутин?
Семен кивнул.
Так,сказал Герасимов, незамедлительно переходя на «ты»,скажи прямо, был на фронте?
Нет,отвечал Семен,мне же к началу войны было десять лет.
Я думал, шесть,усомнился Герасимов.
Что шесть?не понял Семен.
Я полагал, когда увидел тебя, что тебе было тогда не больше шести.
Герасимов раскрыл лежавшую перед ним папку цвета хаки, и Семен узнал знакомую первую страницу с крохотным чернильным пятном на полях.
Так вот,сказал Герасимов, похлопывая ладонью по странице.Стало быть, на фронте тебе не превелось быть, да и по годам ты никак не мог воевать.
Не мог,согласился Семен.
Так какого же беса ты пишешь, что мины разрывались с визгом? Тебе хотя бы раз привелось слышать этот самый визг?
Семен покачал головой.
То-то же, визжат обычно кошки, если их потянуть за хвост, а мины воют, понял?
Воют?переспросил Семен.
Вот именно. Тоненько и зловеще воют...
Герасимов поднял зеленый колпак настольной лампы, внимательно поглядел на Семена. У редактора было впалощекое, небрежно выбритое лицо, темные, усталые, впрочем, довольно красивые глаза.
Так как,спросил Герасимов,усек, что я говорю?
Глаза его сощурились, узкие, длинные губы слегка раздвинулись в улыбке.
«А он симпатичный»,подумал Семен, ответно улыбаясь Герасимову.
Но тот продолжал уже серьезно:
Тебе еще рано писать, тем более писать о том, чего ты не знаешь и знать не можешь. Давай начинай изучать жизнь, вглядывайся в то, что тебя окружает...
Я вглядываюсь,сказал Семен.
Значит, еще недостаточно вглядывался, будь более внимательным, и еще я тебе посоветую, читай больше классиков, изучай их манеру, их стиль, особенности языка...
Семен не хотел и все-таки спросил:
А зачем изучать?
Потому что, милый мой, у тебя встречаются не только шероховатости стиля и штампы, это уж как водится, но и просто не очень грамотные обороты...
Дайте пример,попросил Семен.
Герасимов усмехнулся:
Сколько угодно. На каждой странице. Вот, хотя бы...И он прочитал, что называется, с выражением, выделяя слова: «Болтавшиеся на его спине ноги немца не оставляли сомнения в том, что их обладатель напуган до смерти».
Как,спросил,самому-то нравится?
А что?неподдельно удивился Семен,чем плохо?
А ты вдумайся, милый мой,продолжал Герасимов,прежде всего, все это звучит в достаточной мере неуклюже. Потом, как это можно по ногам, которые болтаются на чужой спине, определить, что их обладатель напуган до смерти?