В миру его звали Семен Петрович Лигутин. Был он уже немолод, сорок пять, не меньше, репортером работал лет двадцать, однако все еще лелеял мечту стать писателем. И не просто писателем, а знаменитым, чтобы его знали решительно всеи взрослые и дети, чтобы на улице, когда он шел, его узнавали все встречные и говорили друг другу: «Смотрите, сам Лигутин...»
Репортажам, по его мнению, хорошо соответствовал псевдоним Семен Ли, а писатель, да еще знаменитый, должен был подписывать произведения собственной своей фамилией.
Поначалу, еще учась в старших классах школы, он писал стихи.
Стихи его были, как правило, посвящены любви, режедружбе, еще режеревности. Он часто влюблялся, впрочем, быстро остывал и снова влюблялся и снова остывал...
Лет семнадцати от роду он влюбился в соседку по дому, продавщицу овощного магазина Клаву Чебрикову, сочную, рубенсовского типа рыжеволосую толстуху. Часами ходил по двору, поджидая Клаву, а когда она являлась, нагруженная тяжелыми кошелками (соседи говорили про нее, что она снабжает овощами, маринадами, соленьями не только себя, но и всю свою родню, подруг и кавалеров), подбегал к ней, хватал кошелки и провожал Клаву до ее квартиры. Иногда она приглашала его к себе.
Заходи, будем чай пить...
Белолицая, тугая, словно калач, распустив по плечам тяжелые рыжие волосы, она разливала чай в чашки, резала пирог, опускала в его чашку ломтик лимона. Рукав стеганого ярко-зеленого халата поднимался кверху, рука Клавы, чуть розовая, в осыпи веснушек, с ямочками возле локтя, была вся на виду.
У Семена кружилась голова, он глотал горячий чай, обжигаясь и не ощущая ничего, кроме одного могучего, одолевавшего его желания схватить Клаву, прижать к себе и целовать ее волосы, плечи, ямочки возле локтя, каждую, самую маленькую веснушку.
Он посвящал ей стихи, но стеснялся читать, инстинктивно чувствуя, что стихи эти могут ей не понравиться. Однажды все-таки осмелел и прочитал восемь строчек, посвященных ей:
Зеленый луч тревожит синеву,
Последний луч последнего заката.
Я, может быть, последний год живу,
Еще жива в душе моей утрата
Всех радостных и добрых дней,
Которых нет ни ярче, ни светлей.
Лишь ты одна звездой во мраке светишь,
О самая прекрасная на свете!
Стихи Клаве понравились.
Очень трогают,сказала,просто за сердце берут...Выпуклые голубые, с поволокой глаза ее наполнились слезами.Подумать только, такой молоденький, а уже столько всего пережил...
Семен был человек справедливый и без нужды никогда не лгал.
Ну,сказал он,не так уж я много пережил...
Ты же сам пишешь, что утратил радостные дни...
Семену стало совестно, в конце концов, нельзя же играть на жалости, надо, чтобы тебя любили потому, что ты приятен и желанен, а вовсе не потому, что вызываешь жалость и слезы...
Это все неправда,сказал он,никого и ничего я не терял, это поэтическое преувеличение...
Клава мгновенно успокоилась:
Тогда другое дело...
Как-то она спросила его:
Можно твои стихи петь, как песню?
Можно,ответил Семен, с обожанием глядя в ее круглые наивные глаза, подчерненные карандашом «Живопись».
Она откашлялась и начала петь тонким, визгливым голосом на мотив довольно заезженного романса, но тут же сбилась с ритма и замолчала.
Клаве суждено было стать первой любовью Семена. Она была добра, уступчива и, главное, ни на что не претендовала и ничего от него не требовала.
Когда Семен как-то заикнулся о том, что мечтает на ней жениться, она долго, со вкусом хохотала, по щекам у нее от смеха потекли черные слезы, а она все продолжала смеяться, хотя от размазанной туши щипало глаза.
Отсмеявшись, сказала:
Дурачок ты мой ненаглядный, во-первых, я для тебя старая, ты еще в армии не служил, а мне уже двадцать шестой с марта пошел, во-вторых, твоя мама никогда не согласится!
Я уговорю ее,страстно воскликнул Семен.
Клава сказала коротко, как отрезала:
Меня тебе не уговорить...
При всей ее мягкости и покладистости, она была непостоянна, как майский день.
Вскоре Семен стал замечать, что она все позже возвращается домой с работы, а однажды и вовсе не пришла ночевать...
Он переживал, спал с лица, стал хуже учиться. Стихи писал самого что ни на есть мрачного толка:
Я знаю, впереди могилы
Холодный мрак, и это все.
Любимая меня забыла,
Как забывают утром сон.
Как забывают о вчерашнем,
О прошлом и ушедшем сне.
Мечты, мечты, где сладость ваша?
Ушли навек, и нет их, нет...
Он перечитывал эти строки, и сердце его сжималось от боли.
Мама Семена, энергичная, волевая дама, лучшая общественница домоуправления, ее стараниями были созданы при доме детская площадка и библиотека, сокрушалась:
Бедный мальчик! Из-за этой дряни он решительно потерял голову...
«Этой дрянью» мама Семена стала называть Клаву Чебрикову с тех самых пор, как Клава начала пренебрегать ее сыном. До того мама была, в общем, довольна. Само собой, ни о какой женитьбе не могло быть и речи, но почему бы юному, полному сил мальчику не поухаживать за женщиной, в достаточной мере привлекательной и лишенной предрассудков, к тому же знающей жизнь как она есть?
Лучшая общественница домоуправления гордилась тем, что и сама лишена каких бы то ни было предрассудков и обладает широким взглядом на многие явления жизни.
А Семен все-таки подстерег Клаву, битых два часа простояв на холодной лестничной площадке возле входной двери, ведущей в Клавину квартиру. Едва завидев ее, он ринулся к ней, схватил за руку:
Клава, почему ты избегаешь меня? За что ты на меня сердишься?
Да не сержусь я на тебя,спокойно ответила Клава.
Сердишься!настаивал Семен.Скажи, за что?
Ладно,промолвила, сжалившись над ним Клава,идем ко мне...
Войдя с ним в свою комнату, сказала:
Что тебе, дурачок, от меня надо? Я же тебе еще раз говорю: я старая для тебя, понял?
Нет,сказал Семен,нисколько ты не старая, я люблю тебя.
Его похудевшее, осунувшееся лицо казалось особенно юным, несчастным. Клава вздохнула, белая полная рука ее легко легла ему на плечо.
Не могу я без тебя,пылко продолжал Семен.
Сумеешь,сказала Клава,все на земле проходит.
Семен хотел было возразить: моя любовь к тебе никогда не пройдет, никогда не кончится, но она неторопливо начала снова:
Я, наверное, скоро замуж выйду...
За кого?упавшим голосом спросил Семен.
Там, за одного, ты не знаешь. Солидный человек, с положением, умный и очень образованный.
Кто он?продолжал настаивать Семен.
Кто бы он ни был, ты же его не знаешь...
А все-таки?
Он завсекцией магазина электротоваров, очень культурный мужчина, ты бы на него поглядел. И тоже стихи пишет...
Это было последней каплей, доконавшей Семена. Завсекцией магазина электротоваров женится на Клаве, к тому же является очень культурным мужчиной и пишет стихи...
Хорошие стихи?грустно спросил он.
Хорошие,ответила Клава,очень хорошие.
Семен решил пойти дальше, спросил:
Лучше моих?
Лучше,не задумываясь, сказала Клава.
Тебе же вроде нравились мои стихи?
Она кивнула.
Нравились, а как же, само собой, нравились, только не все, вот ты, к примеру, пишешь: «Зеленый луч тревожит синеву». А разве бывают зеленые лучи? Это же неправда!
Семену почудилось, что он убит наповал. Он понял в этот миг, что потерял Клаву навсегда, что она уже говорит не своими словами, а послушно повторяет чужие, должно быть, того самого завсекцией магазина электротоваров, культурного, образованного мужчины, к тому же пишущего стихи...
Он повернулся, не говоря ни слова, пошел к двери, и Клава не остановила его.
Но летом, когда Семен провалился на вступительных экзаменах на факультет журналистики МГУ, он думать забыл о Клаве, тем более что осенью представилась возможность поехать в археологическую экспедицию, и он отправился в южные районы нашей страны.
А когда вернулся, то поступил учиться на первый курс вечернего отделения филологического факультета педагогического института имени Ленина.
С Клавой ему не суждено было больше встретиться. Она вышла замуж, Семен не уточнял, за кого именно, должно быть, за того самого завсекцией магазина электротоваров, и переехала к нему на другой конец Москвы. И Семен не пытался ни видеть ее, ни что-либо знать о ней...