Онпрокралсявдольстены, увидел, что окно гостиной
открыто, и, взобравшисьоколоводосточнойтрубыназеленый
облупленный карниз, перевалился через подоконник. В гостиной он
остановился,прислушался.Дагерротипдеда,отцаматери,--
черные баки, скрипка в руках,-- смотрелнанеговупор,но
совершенно исчез, растворился в стекле, как только он посмотрел
напортретсбоку,--печальнаязабава, которую он никогда не
пропускал, входя в гостиную. Подумав, подвигавверхнейгубой,
отчегоплатиноваяпроволока на передних зубах свободно ездила
вверх и вниз,оносторожнооткрылдверьи,вздрагиваяот
звонкогоэхо,слишкомпоспешнопослеотъездахозяев
вселившегося в дом, метнулся по коридору и оттуда, по лестнице,
на чердак. Чердак был особенный, с оконцем, через которое можно
было смотреть вниз, на лестницу, на коричневый блеск ееперил,
плавноизгибавшихсяпониже,терявшихся в тумане. В доме было
совершенно тихо.Погодя,снизу,изкабинетаотца,донесся
заглушенныйзвонтелефона.Звонпродолжалсясперерывами
довольно долго. Потом опять тишина.
Он устроилсянаящике.Рядомбылтакойжеящик,но
открытый,ивнембыликниги.Дамскийвелосипед с рваной
зеленой сеткой, натянутой вдоль заднего колеса, стоял на голове
в углу, между необструганной доской, прислоненнойкстене,и
огромным баулом. Через несколько минут Лужину стало скучно, как
когдагорлообвязано фланелью, и нельзя выходить. Он потрогал
пыльные, серые книги в ящике, оставляя на них черные отпечатки.
Кромекниг,былволансоднимпером,большаяфотография
(военныйоркестр),шахматнаядоскастрещиной и прочие, не
очень занимательные вещи.
Так прошел час. Он услышал вдруг шум голосов, воющийзвук
параднойдверии, осторожно выглянув в окошечко, увидел внизу
отца, который, как мальчик, взбегал по лестнице и,недобежав
доплощадки,опять проворно спустился, двигая врозь коленями.
Там, внизу, слышались теперь ясно голоса,-- буфетчика,кучера,
сторожа.Через минуту лестница опять ожила, на этот раз быстро
поднималась по ней мать, придерживая юбку, но тоже доплощадки
не дошла, а перегнулась через перила и потом, быстро, расставив
руки,сошлавниз.Наконец,ещечерезминуту,все гурьбой
поднялись наверх,-- блестела лысина отца, птица на шляпе матери
колебалась, как утканабурномпруду,прыгалседойбобрик
буфетчика;сзади,поминутноперегибаясьчерезперила,
поднимались кучер, сторож и, почему-то,Акулина-молочница,да
ещечернобородый мужик с мельницы, обитатель будущих кошмаров.
Он-то, как самый сильный, и понес его с чердака до коляски.
2
Лужин старший, Лужин, писавший книги, часто думалотом,
чтоможетвыйти из его сына. В его книгах,-- а все они, кроме
забытого романа "Угар",былинаписаныдляотроков,юношей,
учениковсреднеучебныхзаведенийипродавалисьвкрепких,
красочныхпереплетах,--постоянномелькалобразбелокурого
мальчика,и взбалмошного, и задумчивого, который превращался в
скрипача или живописца, не теряя приэтомнравственнойсвоей
красоты.