В его книгах,-- а все они, кроме
забытого романа "Угар",былинаписаныдляотроков,юношей,
учениковсреднеучебныхзаведенийипродавалисьвкрепких,
красочныхпереплетах,--постоянномелькалобразбелокурого
мальчика,и взбалмошного, и задумчивого, который превращался в
скрипача или живописца, не теряя приэтомнравственнойсвоей
красоты. Едва уловимую особенность, отличавшую его сына от всех
техдетей,которые,по его мнению, должны были стать людьми,
ничем незамечательными(еслипредположить,чтосуществуют
такие люди), он понимал, как тайное волнение таланта, и, твердо
помня,что покойный тесть был композитором (довольно, впрочем,
сухим и склонным, взрелыегоды,ксомнительномублистанию
виртуозности),оннераз,вприятноймечте,похожейна
литографию,спускалсяночьюсосвечойвгостиную,где
вундеркиндвбелой рубашонке до пят играет на огромном черном
рояле.
Ему казалось, что все должны видеть недюжинность его сына;
ему казалось, что, быть может, людисосторонылучшевней
разбираются,чемонсам.Школа, которую он для сына выбрал,
особеннославиласьвнимательностьюктакназываемой
"внутренней"жизниученика,гуманностью,вдумчивостью,
дружеским проникновением.Преданьеговорило,что,впервое
время ее существования, учителя в час большой перемены возились
сребятами,--физикмял,глядячерезплечо,комок снега,
математик получал на бегу крепкий мячик в ребра, и сам директор
веселым восклицаниемпоощрялигру.Такихобщихигртеперь
большенебыло,ноидиллическаяславаосталась.Классным
воспитателем сынабылучительсловесности,добрыйзнакомый
писателяЛужинаи,кстати сказать, недурной лирический поэт,
выпустивший сборник подражаний Анакреону. "Забредите,--сказал
онвтот день, когда Лужин старший в первый раз привел сына в
школу.-- В любой четверг, около двенадцати". Лужинзабрел.На
лестнице было пусто и тихо. Проходя через зал в учительскую, он
услышализвторогокласса глухой, многоголосый раскат смеха.
Затем, в тишине, шаги его особенно звонко застучали пожелтому
паркету зала. В учительской у большого стола, покрытого сукном,
напоминавшим об экзаменах, сидел воспитатель и писал письмо.
С тех пор, как его сын поступил в школу, он с воспитателем
еще не говорил и теперь, спустя месяц являясь к нему, был полон
щекочущегоожидания, некоторого волнения и робости,-- всех тех
чувств,которыеоннекогдаиспытал,когда,юношейв
студенческой форме, пришел к редактору, которому недавно послал
первуюсвоюповесть.Итеперь,какитогда,вместо слов
изумления, которых он смутно ожидал (как, проснувшисьвчужом
городе, ожидаешь, еще не раскрыв век, необыкновенного, сияющего
утра),вместовсех тех слов, которые он бы с такой охотой сам
подсказал, если бы не надежда, что все-таки ихдождется,--он
услышалпасмурные,холодноватыеслова, доказывавшие, что его
сына воспитатель понимает еще меньше, чем он сам.