Это куда питательней, чем борщ или щи. Попробуй!
Спасибо, у меня же есть полный обед.
Ешь мой суп!приказывала Эрна Генриховна.
Суп не едят, его хлебают,возражала Рена.
Тогда хлебай, разве можно отказываться от бульона с клецками?
И Рена покорно хлебала суп с клецками, чтобы не огорчать Эрну Генриховну.
Надежда ничем не угощала Рену. Она и вообще-то не вела хозяйства, но частенько заглядывала к Рене, не дать ли чего почитать, вот пластинку новую купила, дирижирует Фуртвенгер, очень необычно для нашего уха...
Рена, по совести говоря, предпочла бы Поля Мориа или Дассена, впрочем, не отказалась бы и от Кобзона, но признаваться Надежде как-то стеснялась и безропотно скучала над классикой.
Сева работал через день. Рена больше всего любила Севины выходные, когда они оставались вдвоем, друг с другом.
Тогда начиналась игра, та самая, о которой знали лишь они двое и больше никто, увлекательная, интересная, может быть, только для них одних.
Он садился возле ее кресла на низенькую скамейку.
Вот погоди,начинал,наука идет вперед огромными шагами, и в один прекрасный день мы тебе достанем такое лекарство, от которого ты встанешь и пойдешь на своих двоих. Веришь?
Верю,говорила Рена.
Вот тогда мы поедем с тобой вдвоем на моем мотоцикле и, само собой, я впереди за рулем, ты сзади будешь за меня руками держаться, только покрепче. Как, усидишь?
А как же!
То-то! А теперь выбирай, куда поедем... Каждый раз она выбирала различные маршруты, то решали поездить по Рязанщине, вдоволь надышаться ясным воздухом приокских лугов и березовых рощ, то задумывали отправиться к Черному морю, или на озеро Байкал, или еще куда-нибудь...
Сева заливался соловьем, откуда только такие слова брал!
Представь себе,говорил,сидишь ты сзади, у тебя за плечами рюкзак, у меня рюкзак, там всякие хурды-мурды, котелки, сковородки, спальные мешки, продукты, и мчимся мы с тобой вдоль берега Волги, только камешки встречные в лицо.
А мы очки специальные наденем,говорила Рена.
Согласен, пусть очки. Не то мне первому камешки эти самые всю морду в кровь исцарапают. Ну так вот, едем мы с тобой, утро над Волгой...
Солнце еще не встало...
Да, конечно, еще рано, только-только ночь растаяла и роса кругом...
И птицы спят...
Нет уж, прости-подвинься, птицы не спят, они, милая моя, знаешь, когда просыпаются?
Знаю,вздыхала Рена, потому что обычно просыпалась на рассвете и лежала без сна, прислушиваясь к нарастающим звукам на улице. Первыми начинали птицы, потом уже слышалась метла дворника, гудение мотора машины, завозившей хлеб в соседнюю булочную...
Так, значит,Сева закуривал, шумно выдыхая дым.Потом остановимся мы с тобой где-нибудь под деревом, глянем вокруг, а рекарозовая...
От солнца?
Конечно, от солнца, от чего же еще? И представь себе, по розовой реке белая баржа тихо так плывет, а на веревке белье матросское под солнцем сохнет, и ветер треплет белье, а баржа все плывет, все плывет...
Сева мог говорить часами, и Рена не уставала слушать его. И только тогда, когда приходила Ирина Петровна, Сева замолкал. Игра кончалась. Начинались будни.
Ирина Петровна шумно вышагивала по комнате, расставляла на столе чашки, вносила горячий чайник, жаловалась на несносных своих пациентов, включала телевизор, выходила в коридор позвонить по телефону или на кухню, и оттуда слышался зычный ее голос:
Нет, я вам вот что скажу, если хотите...
Сева и Рена усмехались, переглядывались, словно заговорщики.
Ладно,говорила Рена,в следующий раз доскажешь.
Послезавтра,соглашался Сева.Послезавтра, как ты знаешь, я выходной...
Еще Рена любила расспрашивать Севу о свадьбах. В день он, случалось, возил восемь, а то и десять брачующихся, из дома во Дворец бракосочетаний и оттуда или обратно домой, или в ресторан.
Выкладывай,начинала Рена,какая невеста была самая хорошенькая?
Ни одна не была хотя бы мало-мальски хорошенькой,отвечал Сева.Все были мымры, как на подбор.
Ну, этого не может быть,возражала Рена,хоть бы одна была ничего?
Однако Сева упрямо стоял на своем:
Даю слово, одна хуже другой...
Конечно, это была чистой воды неправда. Попадались невесты до того красивыеобалдеть можно, иные даже снились ему ночью. Особенно одна грузинка, он запомнил ее имяЭлисо, имя удивительно ей подходило, вся золотисто-смуглая, светло-каштановые волосы, огромные глаза, неожиданно синие, и такая тонкая в поясе, кажется, двумя пальцами охватишь...
Право же, лучше Элисо не было никого даже спустя долгие месяцы!
Но вообще-то, они, невесты, все выглядели неплохо, как же иначе, одеты к лицу, в белых платьях и волнуются, ясное дело, и от этого кажутся еще интереснее...
Все так. Но Рене он не хотел говорить. Ни за что! Талдычил свое:
Одна невеста хуже другой...
Ведь какая бы Рена ни была хорошая, терпеливая, а и она может позавидовать, ведь для нее все это навсегда недоступно: и белое платье, и свадебная машина с воздушными шарами, и жених рядом...
А Рена все равно не верила:
Не может быть, чтобы все они были уродки!
Может,не сдавался Сева,глаза бы мои на них не глядели!
Ну, хорошо,просила Рена.Расскажи, а что там, в этом самом Дворце бракосочетаний? Интересно?
Во Дворце?Сева саркастически усмехался.Скукота, конвейер, все по стандартуженихи и невесты, как куры, собрались в одной комнате, потом их вызывают по очереди, выкликают по фамилиям, словно допризывников, потом поздравляют...
Кто поздравляет?спрашивала Рена.
Эта, как ее, заведующая Дворцом, и всем одинаковоодно и то же...
Тут Сева начинал пищать, подражая кому-то, довольно противным фальцетом:
Дорогие товарищи! Сегодня вы создали новую семью! Будьте счастливы, дорогие! Любите и уважайте друг друга!
Рена хохотала до слез. Уж очень комично выглядел Сева, когда он пищал, поджимая губы так, что они становились похожими на едва заживший шрам...
А потом подбегает фотограф,продолжал Сева,и снимает всю эту хевру вместе с гостями, потом им всем шампанское суют...
Рассказывал, а сам боялся, как бы не сделать Рене больно, чтобы она не рассердилась, чтобы лишний раз не пожалела себя за то, что не судьба...
Однажды он привез со смены домой пожилого фотографа.
Вот,сказал,послушай, что тебе Исай Исаич расскажет.
Исай Исаич, круглолицый, с золотыми передними зубами, на круглой, словно шар, голове хитрый зачес, должно быть, изо всех сил стремился поглубже спрятать лысину, прищурил один маленький, веселый глаз.
Что я вам скажу,начал,я веду своего рода учет.
Какой учет?спросила Рена.
Сколько их разводится,сказал Исай Исаич.Я же на пенсии, поснимаю немного и уйду, а по утрам у меня бывает много времени, и я хожу себе по загсам да по судам, и что бы вы думали? Мои молодые, которых я снимал, скажем, полгода назад, уже разводятся. Что скажете?
Не все же разводятся,сказала Рена.
Очень многие. Я веду учет. Примерно почти половина. Что, не верите?
Он просидел у них целый вечер, рассказывал множество смешных историй, Сева и Ирина Петровна смеялись, Рена тоже улыбалась, слушая его, а после, когда он ушел, сказала:
Жалко старика!
Почему тебе его жалко?удивился Сева.
Ужасно он одинокий. Смотри, ему бы в его год с внуками на скверике гулять, а он по судам ходит.
И задумалась, и долго сидела, печальная, с осунувшимся лицом и ушедшим в себя взглядом. Сева старался изо всех сил развеселить ее, шутил, рассказывал анекдоты, первый хохотал заливисто и заразительно, но ничего не получалось.
В конце концов Рена сжалилась над ним. Заставила себя улыбнуться, сказала:
Ладно, теперь давай поговорим о том, куда мы с тобой когда-нибудь поедем...
Он обрадовался.
И она, глядя на него, радовалась, как и он, ведь для нее главное быловидеть его довольным. И она делала вид, что верит ему.
А он был счастлив оттого, что она верит. И порой сам начинал верить собственным словам.
Глава 3. Лелины родители
Лелин отец был репортером одной из московских газет. Свои репортажи и корреспонденции он обычно подписывал лаконично и, как ему казалось, впечатляюще: «Семен Ли».